Певцом он себя не считал. Сегодня как высокая похвала звучат слова, что нет-нет да мы говорим об артисте: «Он играет песню». С Бернесом случай, кажется, другой. Его песни — продолжение жизни героев, что родились на экране.
Так получилось: сама судьба связала с песней его первого киноперсонажа, запомнившегося зрителям. Может, оттого и запомнившегося?
Костю Жигулева из «Человека с ружьем» Бернес называл «началом всех начал». Во всяком случае, для себя. Роль в кино! Чем она могла стать для него, с детства слышавшего заунывное отцовское:
— Старье берем! По-о-о-купаем!
В 15 лет он начинал в родном Харькове (родился 8 октября 1911 года) с расклейщика афиш. Любовь к театру? Но сцена не баловала его: в Москве в Малом театре он — статист. В свободные вечера перебегал улицу и выходил из-за кулис Большого — тоже статистом. В театре Корша — повышение: актер вспомогательного состава. Но хоть мог смотреть, как играют блестящие мастера, но по существу: тех же щей, пожиже лей. Если доставалась роль со словами «Кушать подано» или «Хозяин просит дорогих гостей прослушать пастораль «Искренность пастушки»!», вспомогательный артист был счастлив.
А тут — киностудия, съемочная площадка, герой — участник великих событий, шагающих в колоннах революционного Петрограда. Бернес полюбил своего героя еще до начала съемок.
Хотя любить было некого. В сценарии значился рабочий паренек-красногвардеец. Одна реплика. Ни имени, ни фамилии. Но Бернес отнесся к нему, как будто он был главным в картине. Это отношение к своим экранным ролям он сохранит на всю жизнь. Он хотел знать, как паренек с Нарвской заставы выглядел, что он делал, говорил. (Все — по Станиславскому!) Бродил по залам Музея Революции. Рассматривал не винтовки и минометы, а фотографии. Митингующих, марширующих, позирующих на грузовиках. Даже лупу взял с собой.
И нашел! Вихрастого паренька с пшеничным чубом, в меховой финской шапочке набекрень, в кожаной тужурке и широких матросских брюках-клеш. С двумя маузерами за поясом! Опоясанного с ног до головы пулеметными лентами.
— Пулеметные ленты без пулемета? Видно, парень находил в этом особый шик, был пижоном. Революционным! — подумал артист и точно, до деталей, записал все в блокнот.
Ну, и что он в нем нашел? — сказали бы мы сегодня. Видали мы таких на экране тысячу раз! Да, видали. Но после Бернеса. Это уж потом облик его героя будут бессчетно тиражировать и превратят в затертый штамп.
— Но я чувствовал, — рассказывал Марк Наумович, — что моему пареньку чего-то не хватает. Знамя он нести не может, короба с патронами — тоже. Роясь на ленфильмовском складе, в куче старого реквизита я наткнулся на гармонь — самую простую, двухрядку. Вот оно то, что надо! Но раз гармонь — должна быть и песня!
Помогли в том же Музее Революции. Тогда все его служители во главе с директором были участниками событий 1917 года. В обязательном порядке. Дежурные по залам, собравшись в кружок, пели молодому артисту песни своей молодости. Потом дали ему сборники «Смело мы в бой пойдем», «Солнце всходит и заходит» — песни каторги и ссылки.
— Ну, не мог петь этого Костя Жигулев, — отказывался Бернес, — характер у него другой.
На помощь пришел второй режиссер «Человека с ружьем» (1938) Павел Арманд, сочинявший под гитару песенки, преимущественно лирические, для домашнего обихода. Всю ночь Бернес не отходил от него, и к утру родились «Тучи над городом стали». И бывает же такое: песня понравилась всем — и режиссеру Сергею Юткевичу, и сценаристу Николаю Погодину, и — самое главное — композитору фильма Дмитрию Шостаковичу, который даже включил ее неприхотливую мелодию в готовую увертюру к картине.
«Тучи над городом стали» запели повсюду, и появление Бернеса в других фильмах без песни стало казаться просто немыслимым. В «Истребителях» (1939) его герой—летчик Сергей Кожухаров — запел «В далекий край товарищ улетает». Под далеким краем имелась в виду Испания, но мужественному бернесовскому пилоту нашлось место для подвига и в пределах родной страны, а его заверения, что «любимый город может спать спокойно», пели с надеждой и верой. Композитор Н. Богословский написал позже: «Успех этой песни, мне кажется, объясняется тем, что в ней впервые было сказано о войне с чисто лирических позиций: рассказ велся как бы от имени одного человека, а это всегда затрагивает душу».
В «Большой жизни» (1940) Бернес сыграл честного инженера Петухова, ненавидящего ложь и показуху. Песню «Спят курганы темные» пел в фильме другой герой, нехороший человек, но стоило ее записать на пластинки Бернесу, как песня приклеилась к артисту. Настолько, что многие зрители, не сомневаясь, утверждали, что «Курганы» Бернес исполнил и на экране. И уж совсем анекдотический случай с фильмом «Разные судьбы». В нем Бернес не снимался вовсе. Романс Рощина, спетый в картине другим артистом, Бернес записал уже после ее премьеры. Но, очевидно, бернесовское обаяние, мастерство, индивидуальность вытеснили зрительское восприятие: романс настолько стал бернесовским, что актеру не раз приходилось слышать сердечные слова благодарности за превосходное исполнение роли, которой он никогда не играл. Умение сделать каждую спетую им песню своей было в высшей степени свойственно Бернесу.
— Я не певец, я — артист кино, — говорил Марк Наумович. — На моем счету больше двадцати ролей, из них только две главные: Сергей Кожухаров и Аркадий Дзюбин, мой любимый герой. Хотя все мои лучшие персонажи, я считаю, из одной породы — Кости Жигулева. И песни их — и не песни даже, а размышления, рассказ под музыку. Продолжение их биографии, только другими средствами.
Дзюбин из «Двух бойцов» достался Бернесу случайно. Картину снимали в 1942 году, в Ташкенте. Сашу с Уралмаша сразу отдали Андрееву, а на Аркадия прочили Алейникова и Крючкова. Бернесу повезло: режиссер Луков захотел, чтобы одессита сыграл актер, не примелькавшийся зрителям, не способный вызвать у них никаких ассоциаций. Таким Леонид Давыдович и посчитал Бернеса.
Осчастливленному артисту роль далась не легко и не сразу. Одесскому говору он учился у истого балаклавца, с которым познакомился в ташкентском госпитале. С этим трудностей не было. Но на первой же репетиции все эти лихие одессизмы звучали у Бернеса нелепо и фальшиво, «ключ» к роли он никак нащупать не мог. Расстроенный, зашел в маленькую парикмахерскую на глухой улочке неподалеку от студии. Начинающая мастерица обкарнала его так, что родная жена не узнала. А режиссер на следующий день воскликнул: «Молодец! Наконец-то, нашел!»
Случайность? Но в искусстве, стоит ли повторять, без нее не обойтись. Ведь и главная песня фильма «Темная ночь» вовсе не была заранее предусмотрена сценарием, а родилась случайно, во время съемок. Просто Бернес сказал Богословскому, что в короткий перерыв между боями его герой не может не запеть о верности любимых, о том, во что каждый солдат хотел на фронте верить: он вернется домой живым. И композитор написал «Темную ночь» за два часа.
«Продолжения биографий» бернесовских героев звучали по радио с пластинок, с эстрады. Его шофер Минутка из «Третьего удара» (1948), где он погибал, совершив подвиг, воскрес в цикле радиообозрений, спев несколько «шоферских» песен, получивших необычайную популярность, — «В жизни так случается» В. Соловьева-Седого, «Полевая почта» Ю. Левитина, «На Таганке» Б. Мокроусова. В них все, что свойственно его полюбившимся зрителям киногероям, — лирическое раздумье, гражданская взволнованность, чуждая фанфарам, та, что идет от сердца к сердцу, шутка, исполненная озорства.
В середине тридцатых он женился. Счастливо. Его жену звали Полиной Семеновной. В быту — Паолой или Пашей. Женщина высокообразованная привила Бернесу любовь к литературе: незаконченное образование бывшего расклейщика афиш нередко сказывалось. В их небольшой комнате в Петровском переулке, рядом с филиалом МХАТа, бывали в гостях писатели, читал свои рассказы сам Бабель.
Особенно полюбил Марк поэзию Пушкина, «Бориса Годунова», которого почти всего зналнаизусть. Стихотворные сборники, что давала ему Паола, стали его страстью. Читал он их запоем, зачастую вслух в дружеском кругу, восхищаясь удачно найденным словом, поэтическим образом. Впоследствии это привело к самостоятельному поиску стихов для своих будущих песен, поиску строф, петь которые никому не приходило в голову.
Жена родила ему дочь, но в 1956 году, когда девочке не исполнилось и трех лет, Паолы не стало. Рак сразил ее. Бернеса так потрясла смерть супруги, что страх заболеть раком неотступно преследовал его всю жизнь.
Вдовство Бернеса продолжалось четыре года. Работа над песней в это время стала у него занимать едва ли не большее место, чем кино. Но...
В 1957 году, когда на экранах демонстрировался фильм «Ночной патруль», в котором Бернес сыграл вора-рецидивиста Огонька, человека, много пережившего, страдавшего, узнавшего цену жизни и решившего порвать с прошлым, в «Правде» появляется статья секретаря Союза композиторов Г. Свиридова «Искоренять пошлость в музыке». Пластинки Бернеса в ней объявлялись образцом пошлости, сам он обвинялся в подмене естественного пения унылым говорком и многозначительным шепотом, в возрождении пошлой манеры ресторанного пения. Песня Огонька А. Эшпая, «Шаланды» Н. Богословского служили, по мнению газеты, убедительным тому примером.
Сегодня, когда мы чаще всего относимся к газетным публикациям чуть ли не по принципу «собака лает — ветер носит», трудно представить, что в те годы означало разгромное выступление «Правды», центрального органа единственной партии, правящей к тому же. Оно перекрывало артисту кислород. На студии грамзаписи сняли с производства все пластинки Бернеса, его голос перестал звучать по радио, администраторы концертов отказывались от его выступлений.
Почти пять лет артист молчал. Но не сдался. Работал над новыми песнями — искал стихи, композиторов. Иногда заказывал музыку нескольким авторам, добиваясь лучшего результата. Песни его одержали победу над запретами. Вряд ли стоит называть их — звучат они и сегодня.
Жизнь не озлобила его. Он радовался успеху каждой новой песни, старался разделить его с авторами. Мог среди ночи позвонить композитору или поэту и, выставив в окно телефонную трубку, сказать:
— Вот слушай, как у меня на Садовом поют твою песню!
И всегда спешил на помощь тому, кто в ней нуждался.
Последнее десятилетие жизни Бернеса рядом с ним была его жена Лиля Михайловна. У нее нет ни одного письма Марка Наумовича: не расставались они никогда.
Рак настиг его, когда ему не было и 58-ми, в 1969 году, 17 августа.
За полтора месяца до смерти Бернес пришел в студию грамзаписи. Похудевший, как бы уменьшившийся в росте. Надел наушники, сидя прослушал фонограмму. Преодолевая слабость, подошел к микрофону, запел и лицо его стало другим: он видел все, о чем пел в «Журавлях», песне, которую сам назвал своим завещанием.
«В нем не было ничего эталонного, он даже не был вокалистом в точном смысле слова, — писал Ян Френкель, — но благодаря ему сложился золотой фонд нашей песенной классики... Он предлагал слушателю то, что считал нужным сам, и — удивительное дело! — у всех в зале возникало ощущение, что именно это они и мечтали услышать... С его уходом ушел целый жанр: второго Бернеса не будет».
Имя Марка Бернеса с 1978 года носит звезда, которую открыли астрономы Ялтинской обсерватории.
Летом 1995 года Людмила Гурченко, которой Марк Бернес помог в самую трудную минуту жизни, выступала с концертами в Америке. В Бостоне к ней за кулисы пришел 18-летний парнишка. Увидев его, она застыла в ужасе: перед ней стоял молодой Марк Бернес.
— Я внук Марка Наумовича, — пояснил паренек. — Мы с мамой, Наталией Марковной, живем теперь в США.
«Я пела в тот вечер, — рассказывала Гурченко, — и видела перед собой только Бернеса. И думала о том замечательном артисте, певце, мужественном человеке, который нес в нашу жизнь добро.»