«Вторжение» Федора Бондарчука позиционируется как сиквел «Притяжения», но на деле оказывается не продолжением, а скорее антитезисом.
[...]
Внешнее действие, аттракционность, увлечение компьютерной графикой во «Вторжении» усилились: Апокалипсис теперь разворачивается не в отдельно взятом районе, а во всем городе, который превращается в новую Атлантиду. Основные точки катастрофы переместились в Москву-Сити и центр столицы, и это не могло не сказаться на визуальной ткани картины, за которую теперь отвечают оператор-постановщик Владислав Опельянц, художник-постановщик Андрей Понкратов и художник по костюмам Татьяна Долматовская: по сравнению с первой частью изображение стало еще более масштабным, глянцевым, эффектным. Сюжет то и дело прерывается шоу-стопперами — действительно впечатляющими эпизодами Нового Потопа.
Однако «Вторжение», как и «Притяжение», строится не только на внешних эффектах. Концептуальное, содержательное ядро фильма состоит как минимум из трех слоев. Верхний можно условно назвать политическим. Если первая часть была историей про ксенофобию («Это наша планета!»), узкий взгляд на мир («А мы из Чертанова!») и перекладывание социальной ответственности («Я столько для тебя делаю! Чего тебе не хватает?»), то вторая, напротив, про то, что враг не дремлет, с врагом не следует вступать в переговоры, врага нужно уничтожить. Тем более что речь идет о войне нового типа — информационной. Неприятель невидим, он незримо присутствует в каждом доме и пытается пробраться в сознание землян. Инопланетяне завладели цифровыми технологиями, и каждый экран, каждый динамик обратили против человека. Теперь оттуда раздается единственный призыв — убить Юлю Лебедеву как зачинщицу этой войны, террористку и врага всего человечества. На самом же деле пришельцы охотятся на Юлю потому, что из-за нее Хэкон нарушил протокол, и теперь она должна быть уничтожена. Выстраивается внятная оппозиция «мы» vs «они» — невидимые, непонятные, непредсказуемые и оттого еще более страшные.
[...]
Авторы фильма противопоставляют восстанию машин аналоговое советское прошлое, старый проводной мир, четко, слаженно, честно, «верой и правдой» служащий человеку. Военные разматывают километры проводов, инженеры включают эфирные передатчики, жители достают с антресолей пыльные дисковые телефоны.
Однако эти ностальгические интонации, став эмоциональной доминантой нескольких эпизодов, оказываются на периферии — фильм в очередной раз делает крутой вираж. В фокусе вновь современность: атаке девайсов можно противопоставить не только «ламповое» прошлое. Не менее эффективный ответ можно найти в современности.
Как в чудовищном потоке информации, который обрушивается на человека в XXI веке, отличить фейк от правды? Всему ли, что видишь на экране, нужно верить? И почему экранной картинке так легко удается убедить нас в самой немыслимой лжи?
[...]
Один из персонажей «Вторжения» иронично повторяет знаменитую формулу Чарльза Фостера Кейна из фильма Орсона Уэллса:
«Люди будут думать то, что я им скажу».
Эта формула работала в аналоговом мире и еще более успешно работает в цифровом: в безразмерной свалке фактов, комментариев, мнений очень сложно отличить реальное событие от фейкового. Противопоставить этому можно, пожалуй, только одно — критическое мышление.
[...]
В фокусе финальной части картины проблема сепарации от родительской фигуры. Каждый из нас связан незримыми нитями, своеобразной психологической пуповиной с родителями, и для того, чтобы повзрослеть, стать самостоятельным, нужно эту пуповину разорвать. Во «Вторжении» значимой родительской фигурой оказывается отец. В случае с Иваном — отец символический, генерал Лебедев. В случае с Юлей — самый что ни на есть буквальный. Если притяжение в первом фильме воспринималось как метафора слияния, неразличения «я» в некоей общности «мы», то вторжение во второй картине становится образом бунта против родительской фигуры, взрыва сепарационной агрессии. Юля выросла, но гиперопека не только не уменьшилась, но, наоборот, возросла. В «Притяжении» Юля нуждается в отце, страдает от того, что тот лишь формально присутствует в ее жизни, пытается обратить на себя его внимание и в финале возвращается в отцовские объятия, в мир контроля и опеки. Название второго фильма — «Вторжение» — означает, что этот мир будет атакован. Ра превращается в метафору внутреннего состояния Юли, ее готовности к бунту, внешнее ее желания отвергнуть, обесценить, разрушить отцовский мир. Но постепенно Ра — мощный искусственный интеллект, всезнающий, всеведущий, сверхсознание будущего — начинает восприниматься как еще одна отцовская фигура, от которой нужно сепарироваться теперь уже Хэкону.
[...]
За синтез рационального и эмоционального, эгоистичного и альтруистичного, «я» и «мы» отвечает, как это ни парадоксально, персонаж Александра Петрова. Вектор развития этого характера удивляет: его трансформационная арка, пожалуй, самая значительная — но, поскольку экранного времени ему досталось не так много, не всегда мотивированная.
В этом смысле «Вторжение» противоположно не только «Притяжению». Оно резко выделяется на фоне «патриотических блокбастеров» от «Легенды №17» и «Движения вверх» до «Танков» и «Т-34», верстающих из разрозненных «я» новое «мы», фигуру нового слияния, некоей общей социальной идентичности. Зритель «Вторжения» проходит обратный путь от «мы» к «я», от упрощенной черно-белой картины мира и милитаристских клише к критическому мышлению и сепарации, взрослению и я-идентичности.
Следующий вероятный шаг, как утверждают психологи, — к близости, то есть не растворение «я» в «мы», а взаимоуважительное сосуществование сепарированных «я», принятие инаковости и непохожести всех и каждого. Ждать ли нам третьей части, синтеза тезиса-«Притяжения» и антитезиса-«Вторжения»? Эта часть могла бы называться «Принятие». Или «Осознание». Хотя честнее было бы назвать ее «Страдание» или «Отчаяние», потому что принятие и осознание легко достижимы только в кино. Поэтому — пока разобраться бы с попыткой взросления во «Вторжении».
Коршунов В. «Вторжение» Федора Бондарчука — Блокбастер о важности критического мышления // Искусство кино. № 11/12. 2019