...мой отец посоветовал Серову сделать второй вариант — карандашом. Художник согласился и через три дня напряженного труда сделал один из лучших своих рисунков, слегка подцвеченный цветными карандашами.
У отца было много друзей художников — частым гостем был Остроухов, художник и коллекционер (член первого совета Третьяковской галереи после смерти П. М. Третьякова), Серов, с которым мы стали особенно близко знакомы после того, как он сделал известный рисунок «Дети Боткины».
Нам с сестрой было довольно мучительно позировать, сестра даже плакала. Тогда мудрая [няня] Макочка начинала читать вслух, и мы притихали, слушали и сидели перед художником даже охотно. Когда Серов приступил к портрету, то был очень не в духе, мрачный, жаловался на боль в печени, и вообще казалось, что из работы ничего не получится. Так он сделал первый, по его мнению, малоудачный вариант портрета (акварельный). Тогда мой отец посоветовал Серову сделать второй вариант — карандашом. Художник согласился и через три дня напряженного труда сделал один из лучших своих рисунков, слегка подцвеченный цветными карандашами.
Помню, как Валентина Александровича мы очень боялись, а мне он сделал замечание, что нельзя, здороваясь, не сжимать протянутую руку, и этот урок я запомнила на всю жизнь.
Помню споры за столом по поводу того, что Серов отказался быть членом Академии художеств, потому что президентом Академии был великий князь Владимир Александрович. А когда Серов увидел в нашей уборной на гвоздике газету «Новое время» [сервильную, реакционную с антисемитскими статьями — прим. ред. ], он торжествовал, заявив, что это самая подходящая литература для ватерклозета. Два моих портрета сделал художник Малявин (один из них находится в Третьяковской галерее). Началось это с того, что он увидел меня в ярко-красном платье. Я была очень худая, длинноногая девочка, с желтыми волосами и ртом от одного уха до другого. Художник захотел изобразить это «зрелище». Второй портрет Малявин сделал с меня в белом платье. Где находился и где находится этот портрет, мне неизвестно.
Малявин писал долго. Но его мы с сестрой совсем не боялись, а, наоборот, шалили при нем и веселились. В комнате были положены тряпки, потому что художник все время давил на полу пастельные карандаши — нас это необычайно веселило. Малявин, прищурив глаза, подходил к картине, делал мазок и спиной отходил в глубину комнаты. Сестра в это время поправляла и перекладывала тряпки на полу, а я кричала в восторге: «Поезд идет! Поезд идет!..»
Кулешов Л., Хохлова А. 50 лет в кино, М.: Искусство, 1975.