(...)
Любовь Аркус: Таня говорит, что ей неинтересен уровень обыденного сознания. Мне он интересен. Если мне что сейчас и интересно, то это как раз уровень обыденного сознания. Естественно, осмысленный художником. Мне кажется, что главная беда заключается в том, что уровня обыденного сознания нет. Он как будто не учитывается. А вообще в нем, на самом деле, нет ничего плохого. У Андрея Платонова есть замечательный диалог. Женщина говорит: вы что, думаете я мещанка? — а мужчина ей отвечает: нет, какая же вы мещанка, вы хорошая женщина.
Когда мы говорим об искусстве и бизнесе — это я уже возвращаюсь к выступлению Инны Ткаченко, — для того, чтобы кино стало коммерческим продуктом, оно должно быть одето жанровую форму. Теперь жанровых форм нет, потому что жанровая форма как раз является репрезентацией системы ценностей обыденного сознания. И мне кажется, что два самых профессиональных фильма фестиваля — «Водитель для Веры» и «Мой сводный брат...». Но вот что мешает двум тонким и умным художникам — Павлу Чухраю и Валерию Тодоровскому — этот слой, от которого они будут отталкиваться, который они будут осмыслять, который они будут претворять художественно, им просто неведом, они его не знают. Слой обыденного сознания — это понимание о добре и зле. Где левые и правые, где верх и низ, что хорошо и что плохо.
Я удивляюсь, когда говорят, что уровень профессионализм, упал, — да где же он упал?! Пленка хорошая, звук хороший, все умеют работать. У Тодоровского актеры не изображают чувства, а ведут себя довольно тонко, лаконично. Но это же все частности, наши радости. Свет поставлен хорошо, смонтировано прилично. Но этого мало для бизнеса. Для бизнеса, как я понимаю, нужно, чтобы картину посмотрели миллионы. Миллионы смотрят «Унесенных ветром» и Спилберга. Картину миллионы смотрят тогда, когда они смогут сочувствовать героям, когда им в предложенной системе ценностей уютно. Как может быть уютно зрителю в системе ценностей, предложенной авторами картины «Водитель для Веры». Да они вряд ли понимают, что происходит. Герой фильма пишет доносы, то ли любит, то ли жалеет, то ли делает карьеру. Герой сам не понимает, авторы не понимают. А к финалу оказывается, что вообще-то он хороший, просто вы не поняли. Жизнь сложная, и он сложный. А вы бы что делали на его месте? Не писали бы доносов? Я никогда не буду отвечать на этот вопрос. Меня, слава Богу, не пытали, не загоняли иголки под ногти. Я не знаю, как бы я себя вела. Таких вопросов вообще не задают. Это не разговор. Но передо мной же — кино. А тем более — жанр. А если не жанр — то перестаньте меня насиловать сценой с ребенком. Если не жанр — то не надо погонь, перестрелок, тарахтелок и всего остального. Жанр, где нет главного — системы ценностей, нет той системы, на которую ложился бы сюжет, развеивается напрочь. В «Водителе для Веры» есть замечательная сцена, но она из авторского кино — сцена с теткой в больнице, потом идет сцена из коммерческого кино. А в целом все разваливается. Поэтому искусство и бизнес сейчас, мне кажется, тема весьма сложная именно по причине отсутствия уровня обыденного сознания. И в этом главная проблема.
Марина Тимашева: (...) Меня удивляет, что у наших кинематографистов все время какой-то перекошенный интерес к чему-нибудь. Шесть лет назад их интересовали проститутки, бандиты, наркота, мафиози. Теперь в «Шиzе» — хромая героиня, в «Водителе для Веры» — хромая героиня, в «Сне слепого человека» — слепой герой, в «Ночь светла» — слепоглухонемые герои, в «Моем сводном брате...» — герой одноглазый и контуженный на всю голову, в «Коже саламандры» — дети с травмой позвоночника. Получается, что сознание наших художников чрезвычайным образом заштамповано. Поскольку трудно верится, что свободномыслящие люди таким косяком могут брести в одну и ту же сторону. Когда я пробую найти для себя ответ на вопрос, что, собственно, это значит, то в голову приходит несколько вариантов.
Первое — авторы фильмов вообще не очень умеют снимать про реальную жизнь. Поэтому они норовят залезть в историю: время действия «Красного неба» Валерия Огородникова 43-й год, «Долгого прощания» Сергея Урсуляка 52-й год, «Водителя для Веры» 62-й год и так далее. Или они удаляются от реальности на несколько десятилетий, или как Сергей Соловьев, экранизирующий Чехова, на сто.
Второе — тоже, видимо, от непонимания, что делать даже не с реальностью, а с людьми обыкновенными: авторы начинают искать по сторонам «яркую» натуру. Мне в этом видится что-то не очень этичное, поскольку не считаю, что человек с недугом представляет собой «живописную» натуру. А еще меня пугает следующее — режиссеры, возможно, подсознательно считают, что люди бесчувственны, и чтобы вызвать эмоциональный отклик в зрительном зале, нужен инстинктивный удар поддых. Выбирают жертву, которой ты не можешь не сочувствовать вне зависимости от художественного контекста. С одной стороны — вроде бы высокий посыл вызвать во мне сочувствие к беде, с другой — вполне низменная игра на слезной железе. Это меня тоже беспокоит, поскольку я не понимаю, в какой степени они правы. а в какой нет. Действительно ли сочувствие современной аудитории требует таких сильных и болевых методов?
(...)
Производственное совещание в критическом цехе (материал Н.Басиной и Е.Уваровой)// Экран и сцена, 2004, №22-23, Сентябрь. с.6-9