(...)
В студенческой, вгиковской среде восточноевропейские фильмы очень ценились. Операторская школа, режиссура, актерская игра—все в них было на высочайшем уровне. И в моей собственной жизни этот кинематограф тоже сыграл огромную роль. В первую очередь—польское кино конца 50-х—начала 60-х годов. Фильмы Вайды и Кавалеровича в юности для меня были определяющими. Мощные режиссеры. Помню, как я посмотрел «Пепел и алмаз» и «Поезд» — я испытал настоящий шок, те впечатления остались на всю жизнь.
«Пепел и алмаз» вообще был для меня открытием во всем — в форме, в содержании, в человеческих характерах. Имел значение и социальный момент—понимание того, что мы виноваты перед поляками, предав их и в начале войны, и после нее. Судьба этого славянского народа, который находился между молотом и наковальней, трагична. У нас тоже были свои трагедии, но лично я этот комплекс вины перед поляками ощущал очень остро, и на моем отношении к фильму он, конечно, сказался. Хотя, наверное, это я уже сейчас так думаю, а в юности просто смотрел эту картину и переживал за ее героя...
Помню еще замечательный фильм «Возвращение». Потом была очень интересная «чешская волна». Потом снова интересные фильмы у поляков... И должен сказать—несмотря на то, что я мог бы бесконечно перечислять те американские, французские, итальянские фильмы, которые мне нравятся, наиболее близким по проблемам, по художественным подходам, «зацепляющим» меня, всегда оставалось именно польское кино. На меня как на личность оно, безусловно, повлияло, а как на режиссера—не знаю, честно говоря, об этом никогда не задумывался.
А влияло ли наше кино на восточноевропейское... Наверное. Ведь у нас была общая судьба. Мы радовались, когда нам изредка удавалось сказать эзоповым языком то, что не могли сказать прямо. Восточноевропейские же режиссеры к эзопову языку обращались часто, и было понятно, что, к примеру, в чешской картине «Эшелон из рая» речь шла не только о фашизме, но и о социализме—о том, что при нем можно и что нельзя. Для нас это было важно, те болевые точки, которые задевали в своих картинах они, были болевыми и для нас.
Но вообще фильмы стареют, что естественно, и поэтому также естественно ушло в прошлое и кино Восточной Европы. Как ушло в прошлое само понятие—Восточная Европа (если только мы не начнем войну и назад эти страны не отвоюем). Теперь у всех стран Восточной Европы общая судьба, все идет к тому, что они станут одной страной. Культура у них станет общей, кинематограф будет единым. Это нормально. Когда-то была рязанская культура, псковская культура, но все это было очень давно. Держаться за свои провинциальные ценности можно только до определенной степени.
Сказать сегодня что-нибудь определенное про будущее восточноевропейского кино мы не можем. Как не можем сказать, что будет завтра с нами самими. Произойдет у них взлет кинематографа или нет? А у нас он произойдет. Я не киновед, мне на этот схоластический вопрос отвечать неинтересно. К тому же, как известно, расцвет искусства иногда приходится на трагические моменты жизни общества, а иногда наоборот. Закономерность пока не найдена. Единственное, что безусловно: от искусства человечество уходит к компьютерным играм. Что в этой ситуации станет с кино—посмотрим...
(...)
Кинематограф Восточной Европы - Прощание с прошлым//Киноведческие записки - 2005, №71, с.13-14