Мое беспокойство о домашних, о Марине, об Андрее — снова охватило меня, и я стал снова звонить домой.
И — о чудо, дозвонился, поговорил, услышал голос моего сыночка, голос Марины и почему-то Кривицкого...
Как всегда, телефонный разговор с Мариной не принес мне ни успокоения, ни радости. Не дав мне ничего сказать, как следует, не позвав к телефону, еще раз, только приехавшего из Италии Андрея, она — как это теперь часто бывает [услышав мой голос] пришла в свое обычное раздражение против меня и повесила трубку.
Ну что ж, я уж к этому привык.
И все же на этот раз мне стало ужасно грустно и горько... Месяц провел в чужой стране один — без знания языков, месяц полного одиночества — и когда позвонил, и добился за 5 т[ысяч] километров разговора со своим самым близким и родным человеком, то меня даже не спрашивают, как я себя чувствую, здоров ли я... А выговорив несколько обычных (нет, нет, не обычных!) фраз, обязательно с тоном упрека, тут же вешают трубку!
Да, не важное у меня положение!..
Ну что ж, бывает, наверно, и хуже. Да нет, хуже, — как говорится — уж некуда.
Обидно, конечно, и грустно и горько, прожить с любимым человеком 20 с лишним лет и придти к таким отношениям.
И за что спрашивается? Нет наверно, уж такая моя планида.
А дети, сыновья мои, которым я отдал всю свою жизнь, они что?
Неужели Андрей, не мог бы мне сам позвонить после того, как его истеричная мама повесила трубку, не дав ему поговорить со мной.
Нет, он это сделать не догадался. Да и к чему ему я. Он съездил при моем нечеловеческом усилии в Италию. Он был на картинах в Одессе, Киеве, учится во ВГИКе, у него хорошая комната, много книг и у него всё есть. К чему ему я.
Но ведь это же всё я, я ему дал. Так неужели у него не было желания позвонить мне. Ну если нет желания, то хотя бы такта, совести, вежливости или чего-нибудь другого, черт побери!
Нет, такова уж моя судьба. Ну и Бог с ними. Мне уж не так много осталось жить... Слава Богу, что я от них, ни от моих сыновей, ни от моей истеричной супруги — ни в чем пока не завишу. А то бы, наверно, со мной обращались так, как сестрица Марины Алексеевны с покойным отцом. Или как сама Марина, со своей мамашей.
Такова уж природа и наследственность этой страшной семейки!..
А я как дурак — экономлю деньги и стараюсь купить и привезти и Марине, и Андрею хорошие, большие подарки. Думаю все время о них, изворачиваюсь с деньгами. А они оба бесстыдно равнодушны — а супруга еще вдобавок злобна на меня до чертиков. Боже мой, сколько же в человеке, близком родном человеке, должно быть злобы и ненависти, если он при звонке по телефону через месяц после разлуки, через расставание за 5.000 км, может разговаривать таким тоном, не поинтересоваться здоровьем, и оборвать разговор, повесить трубку...
Наверно, ни капли не осталось у нее ко мне — не любви — нет, любви давно, давно нет! — а простой, обыкновенной человечности!
Ладно...
«Зачем мне этот Париж... где я брожу чужой...»: Заграничный дневник И. А. Пырьева (публ. А. С. Дерябина) // Киноведческие записки. 2001. № 53. С. 38-39.