Слова — плохой инструмент для того, чтобы попытаться зафиксировать актерское искусство. Игра актера существует в настоящем — в тот момент, когда какие-то сильные, но невидимые флюиды связывают его с аудиторией. Кончается спектакль — и контакт почти исчезает. Почти, но не совсем. Специфика актерского искусства все же может быть схвачена экраном — и некая правда его может еще звучать сквозь фильм. Даже если прошло много лет и вкусы переменились. Это же качество может сохраниться и другим путем — как живое влияние на зрителя, влияние на других актеров.
Природа этой правды и сила ее влияния различны у разных актеров. Некоторые актеры блестящих дарований могут исчезнуть и оставить только еле заметный след. В конечном счете наиглубочайшее впечатление оставляет эмоциональная сила.
Главное, что вспоминается в работах Николая Черкасова — это трепетание его человечности, подобно звучанию фортепиано или виолончели, чей могучий резонанс как бы заключает в себе резонанс человеческих чувств, отголоски его природы. В образах, которые он создал, звучит неодолимо мелодия его собственная и вместе с тем более чем его собственная — мелодия русского народа, русской земли.
Именно поэтому я вижу в нем прежде всего воплощение способности чувствовать. Ни один артист не может глубоко передать чувства, если он не постиг их природу в своей собственной артистической битве жизни, если своя отвага и искренность не научили его понимать их.
Именно в этом смысле мы и говорим о глубине человека. И именно в этой связи, за отсутствием более научных терминов, мы говорим о сердечности.
Николай Черкасов расточал свое сердце и глубины своей природы щедро и великодушно, и поэтому он живет среди нас. В нашей памяти и в своем неугасающем артистическом влиянии с экрана. Наша память проникает глубже имен Ивана и Александра. Нам остается то, о чем повседневная жизнь постоянно заставляет нас забывать.
Человечность возможна — вот ее подтверждение.
Лондон, октябрь 1968
Брук П. Сила человечности // Николай Черкасов. М., 1976. С. 389-390.