1971-й, Ленинград, канун очередной годовщины Октябрьской революции. По случаю праздников в городе случается удивительная природная аномалия — круглосуточные белые ночи. Снежно-молочный туман окутывает Васильевский и верфи, просачивается в помещения редакции журнала «Нева», смешивается с табачным дымом коммунальных кухонь. Не замечая странностей природы, по сказочному городу с добродушной улыбкой бродит молодой нигилист в пальто, безработный Сергей Довлатов — до слез мечтающий о публикации автор коротких рассказов о северных лагерях и маленьких людях, внештатник судостроительной малотиражки, раз за разом срывающий дедлайн по написанию душевной рецензии на любительский фильм о спуске на воду корабля «Платон Нифонтов». Всюду Довлатов встречает одних и тех же людей — рыжего поэта Иосифа, лысеющего художника Шолома, фарцовщика Давида в куртке с бахромой — и кого-нибудь из своих бывших. На них, на девушек, которые все без ума от него, молодой прозаик смотрит с ласковым «нет» во взгляде. Возможно, причина в том, что сейчас он не пьет. Ну почти.
Горячие телеграммы с показов Берлинале уже сообщили, что «Довлатов» — это «лучший фильм Алексея Германа-младшего». Берлинские зрители правы. «Довлатов» — действительно «лучший фильм» режиссера, но, конечно, совсем не в том смысле, что это итог какого-то позитивистского движения вперед. Вовсе нет. Как автор, в какой-то момент замкнувшийся на одном наборе тем, дней, характеров, голосов и мебели (предметная среда — важная часть кинематографа Германа-мл.), Алексей Алексеевич уже много лет бежит свой осенний марафон на месте, и события ноября 1971-го, скорее, наиболее конгениально выражают все те же авторские интенции — надрывно-сатирическое живописание надломленной советской интеллигенции, страты, по мнению Германа-мл, стойко пережившей распад СССР и навсегда укоренившейся в культурно-психологическом пространстве России.
О вечной актуальности этого типа нам было сообщено в прошлом фильме Германа (там, напомним, кухонные разговоры продолжались и в будущем, в преддверии Третьей мировой), так что в «Довлатове» автор с чистым сердцем возвращается к изучению своего излюбленного объекта в его естественной среде обитания, шлифуя свой фирменный стиль — сочетание папиного кино с атмосферной спектакулярностью нового русского телесериала. Уже очевидно, что элементы гиперреализма, характерные для фильмов Германа-старшего, превращены его сыном в подобие фамильной собственности, — и неразборчивый абсурдный бубнеж, повторяющиеся реплики третьестепенных героев, бессмысленный поток жизни, несущий протагонистов сквозь коммунальные и публичные пространства, знакомые нам по «Лапшину» и «Хрусталеву», продолжают свое удручающее воздействие на зрителя и в «Довлатове». С поправкой на время и кадры, разумеется. Чертовщина бесплотных голосов тут как-то совсем уже отслоилась от визуального (возможно, это непреднамеренный эффект процедуры озвучания — все-таки роль Довлатова играет сербский актер Милан Марич), выделив особую старательность актеров. Прихотливость постановки (чего стоит так любимая режиссером туманность), общее несдержанное презрение (его легко спутать с сочувствием) к советскому человеку, кастинг (вообразите себе в ролях советских граждан, замученных дефицитом и ОБХСС, Данилу Козловского или Светлану Ходченкову, члена Партии как минимум с 2010 года, — а Артура Бесчастного в роли Бродского и представлять не надо ) — все это делает «Довлатова» удивительно похожим на остальгический сериал Первого, на ту же «Таинственную страсть» (Константин Эрнст, кстати, — один из сопродюсеров «Довлатова»), только с хорошим оператором (Лукаш Зал, в частности, снимал «Иду»). Можно до пены у рта спорить о том, похож ли актер Марич на Довлатова, а Артур Бесчастный — на Бродского, но что оба их героя в глазах современного зрителя похожи на бесхребетных мудаков — тут, кажется, двух мнений быть не может. Впрочем, остальные персонажи еще никчемнее; взяв за эталон атмосферу «Июльского дождя», Герман напалмом выжигает из этих людей способность к рефлексии, вычеркивает из их скверных характеров любые основы для оправдания (представьте себе героя Визбора, но без фронтового прошлого — тут все такие). Особо циничная деталь: весь фильм Довлатов безуспешно пытается достать гигантскую немецкую куклу — своеобразную взятку, которой он хочет купить у дочери прощение за то, что ушел из семьи.
Было бы преувеличением считать «Довлатова» и исторической реконструкцией (все-таки застой в фильме чудо как живописен и возвышенно-меланхоличен), и комментарием по поводу текущих событий (ну правда, сейчас печатают даже Настю Рыбку), и завуалированной авторской саморефлексией: довлатовская максима «единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд» органически чужда Герману, его фильмы никогда не разочаровывали в своей мизантропической безнадеге. Скорее, это сон сегодняшнего школьника, перебравшего советской литературы, официальной и неофициальной, и грезящего о загадочном «Сайгоне» и зловещем ОБХСС, транспарантах и обэриутах, молодом Бродском и старых коммуналках, заморозках, наступивших после оттепели, Евтушенко в красных носках, наконец. Вещь, местами даже неприличная в своем школярском неймдроппинге (Мунк, Ван Гог, Кафка, Гюнтер Грасс, Голда Меир). Но завлекательная.
Корецкий В. Ленинград, ноябрь // Colta. 19 февраля. 2018