<...> В начале 62-го к нам на занятия по классике пришла женщина.
— Татьяна Сергеевна Лихачёва, — представилась она. — Из съёмочной группы фильма «Война и мир». Ищу исполнительницу на роль Наташи.
(Позже я узнала, что на Наташу Ростову пробовались более трехсот молодых актрис).
А я недавно снялась в кинопробе на «Ленфильме» у режиссёра Виктора Соколова для картины «Когда разводят мосты». Там была небольшая роль балерины, поэтому и согласилась. Эту кинопробу Татьяна Сергеевна показала Бондарчуку, и он послал её посмотреть на меня «живьём».
И вот в нашем репетиционном зале она отыскивает меня:
— А вы не хотите попробоваться на Наташу Ростову?
— Я — на Наташу? — произнесла я с гордым видом. —
С какой стати?! Одри Хепбёрн — потрясающая Наташа, никто лучше не сыграет!
А Татьяна Сергеевна ласково, словно неразумное, капризное дитя уговаривает:
— Поедем. Познакомитесь с Бондарчуком, посмотрите, что такое «Мосфильм».
Ну, любопытство взяло своё. Собирали меня в Москву всем театром: кто кофточку дал, кто туфельки — все же тогда жили бедно. Приехали мы на «Мосфильм». И вот первый ужас: по лестнице спускался огромный, как мне тогда показалось, Бондарчук, а внизу стояла я — серая мышка, худенькая, светло-русая, совершенно не похожая на Наташу. Отвели меня в гримёрную, усадили на диван и забыли. Приходили актёры, гримировались, летели на кинопробу, возвращались весёлые. Уже в конце рабочего дня прибегает Татьяна Сергеевна:
— Живенько к Бондарчуку, на репетицию.
Дал он мне почитать сцену разговора с Борисом маленькой Наташи: «Поцелуйте куклу. А меня хотите поцеловать?» Читаю и чувствую, что не нравлюсь, что совсем это не то. Застеснялась, язык отяжелел.
— Послушайте, — перебивает он, — я же видел, как замечательно вы сыграли на пробе у Соколова. Как вам это удалось? Как он с вами репетировал?
— Нет! — воскликнула я. — Он со мной вообще не репетировал!
— То есть, как — не репетировал?
— Совершенно не репетировал!
— Гм... Так вы считаете, и мне не надо?
— Нет, нет! Со мной репетировать нельзя! Вот выучу текст и завтра сыграю.
— Хорошо. Возьмите текст, поезжайте в гостиницу и поработайте самостоятельно.
Открыла я вечером текст и растерялась: что же мне со всем этим делать? А потом меня такое зло разобрало: неужели я совсем бездарная? Выучила текст. Пришла на следующий день, и... вот чудо! Когда на меня надели платье, тёмный парик; когда зажглись юпитеры и вся площадка осветилась, я совершенно забыла, где камера, где что... выскочила на какой-то помостик и сыграла эту сценку.
— А в вас что-то есть от Наташи Ростовой, — сказал Бондарчук.
И начались очень серьёзные кинопробы. Но после того как я заявила, что «со мной вообще нельзя репетировать», он и не репетировал. За пару дней до съёмки протянет текст:
— Люсенька, вот выучи, и не забывай про паузы, чтоб воздух был.
Да, в 19 лет у меня были совсем другие, очень наивные представления о сути актёрской профессии. Сейчас-то я чётко знаю, что самое прекрасное в нашем деле — репетиции. Но тогда на пробах часто подводила кинокамера, боялись брака плёнки, поэтому снимали по восемь-десять дублей.
А может быть, это было моё интуитивно верное решение: не надо репетировать, прямо на съёмке надо придумывать что-то новое, иначе станет скучно. А как только становилось скучно, я уже ничего не могла сделать. Поэтому перед съёмкой он меня спрашивал:
— Люся, ты как? У тебя есть настроение сниматься?
Вдень моей последней кинопробы Сергей Фёдорович сказал:
— Если ты сегодня хорошо сыграешь, я данным мне правом режиссёра утверждаю тебя.
— Но ведь меня должно утвердить целое Министерство культуры!
— Я буду настаивать.
На той последней пробе было беспокойно и ещё стыдно. Это сцена, когда князь Андрей говорит Наташе: «Я прошу вас через год сделать моё счастие», — а мне надо заплакать. И перед пробой я только о том и думала: как же, как же я буду плакать? На эту съёмку пришёл Смоктуновский. У Сергея Фёдоровича были очень добрые отношения с Иннокентием Михайловичем. Он часто захаживал в павильон, смотрел, как идут пробы. И вот я начинаю монолог: «Целый год! Нет, это ужасно, ужасно! Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно». Чувствую, внутри всё перегорело, ни единой слезы из себя не выдавлю. Смотрю на Иннокентия Михайловича — из его глаз катятся крупные, крупные слёзы. И когда я увидела слёзы Смоктуновского (!), тут же зарыдала. А ведь он даже не вошёл в кадр, стал возле камеры в костюме Андрея Болконского и подыграл мне. Вот какое тогда было актёрское братство!
Закончился период моих кинопроб. Я вернулась в Ленинград, вскоре пришла телеграмма: «Поздравляем нашу Наташу».
Савельева Л. Больно. В кн: Неизвестный Бондарчук. Планета гения. — М. 2011.