Что должны были чувствовать члены съемочной группы фильма «Лето» — актеры, продюсеры, звуковики, гримеры, «светики», операторская группа?
Что должен был чувствовать человек, которого выдернули из рабочего процесса, не дали завершить огромную работу, публично унизили, лишили свободы?
Невозможно было видеть эти кроссовки без шнурков, полиэтиленовый пакет. А еще — пинок (пинок!) ему в спину. И до того — лицо Алексея Малобродского, очевидного заложника, очкарика, воплощенную беззащитность человека перед большими играми больших дяденек. Ненавистная теория «винтика» в виде наглядной агитации и пропаганды.
Демонстрация силы, попрание Конституции моей страны, неуважение к человеку и его правам.
Он знаменит, увенчан и прославлен? Ну так за то и выбран на роль демонстрационной обезьянки. Если так можно с ним — значит, можно будет со всеми. С вами, с ними, с каждым из нас, с каждым из вас. Все здесь продумано до мелочей: вопиющая нелепость обвинений (спектакль, который видела вся театральная Москва и не только, объявлен несуществующим), и ничем неоправданная жестокость (зачем лишать свободы человека до суда, который не мог убежать и не представлял никакой опасности для общества). Да и вся дурная театральность (люди в масках, переполох в театре, запертые в репзале актеры, ночной арест на съемках и конвоирование в другой город, усиленный конвой)…
Белые нитки, которыми все здесь сшито, — не небрежность, а важная часть замысла.
Вчера подписала поручительство за Кирилла Серебренникова и призываю коллег, не сомневающихся в его невиновности, такие поручительства подписывать. До сегодняшнего дня не думала участвовать во вселенских всех и вся поучениях, как кому должно себя вести в этой ситуации. Каждый, конечно же, решает сам.
У меня не сложилась дружба с Кириллом. Но это не важно. Он не мой любимый режиссер, и это не важно трижды. Я абсолютно уверена в его невиновности, и мое официальное поручительство — не только цеховая солидарность, не пустая формальность с целью поддержать своего, «социально близкого». Это поддержка невиновного, протест против самой идеи, что так — можно. Что настоящие преступники, про которых известно безо всяких судов и документов, просто исходя из простейшей логики и здравого смысла, на свободе. А люди, работающие в системе иезуитского крючкотворства, именно направленной на то, чтобы каждый на всякий случай был «виновным», — своим примером, на своей шкуре доказывали тезис «когда страна прикажет быть жертвой, у нас жертвой становится любой».
Какие у меня основания безоговорочно верить в невиновность Кирилла Серебренникова?Неопровержимым доказательством — для меня — является послужной список его работ. Вот так, очень просто. Он говорящий, и он весь — о его невиновности.
За 25 лет Кирилл Серебренников выпустил больше 60 спектаклей и 14 фильмов. Не считая педагогической, кураторской и прочей творческой деятельности. Одно только количество фильмов и спектаклей говорит о том, что тот человек, которого мы видели в клетке в зале суда, — чокнутый трудоголик, а не вор. Человек, помешанный на искусстве, на своем ремесле — и никак не организатор преступной группы по расхищению государственных средств. При таком образе жизни на это физически не может оставаться сил, энергии, времени.
Сейчас неуместно решительно все, кроме поддержки и протеста. Об эстетике и тонкостях бухучета — дома поговорим. Завтра. Или через год. Но не раньше, чем из здания суда выйдут люди, которые на государственные средства производили спектакли. А не переводили их на оффшоры.
Теперь о самом больном. Имеет ли значение, что Кирилл — режиссер (а не бухгалтер, чиновник, врач, учитель, предприниматель, etс.)? Для меня — не имеет. Мы на сайте «Сеанса» писали и о Малобродском, и о Масляевой, и об Итине.
Почему мы не писали о других сидельцах? Справедливо ли, что общественность так сплоченно «вписывается» за режиссера, и никак не реагирует на другие кейсы, вызывающие очевидное сомнение, — либо по самой процедуре, либо по сути? Обвинения в духе «испугались за себя», «других можно, а своего не трожь», и проч. не принимаются.
Объяснения очень простые. Трудно разобраться в иных делах, не зная доподлинно фактуры. Когда речь о бизнесе, о политике —люди искусства не могут иметь вменяемое представление о сути, не говоря уже о деталях и подробностях. Но здесь, в данном случае — они имеют! И о том, как устроено финансирование театрального проекта, и о том, что сделать большой проект без «нарушений» очень трудно, и почти невозможно — при существующей системе получения денег и отчетности за них.
Вот что важно. Врач Алевтина Хориняк, получившая срок за то, что обезболила терминального пациента, выиграла процесс только благодаря вмешательству правозащитников, организаций и фондов, связанных с паллиативной помощью. И прежде всего — Фонда «Вера».
Медицинское же сообщество само по себе этих ресурсов лишено. Но благодаря «делу Алевтины Хориняк», а затем трагическому случаю с генералом Опанасенко, ситуация с обезболиванием в России начала меняться.
Обычно так и бывает. Дело трогается с места, когда коснется кровно заинтересованных или доподлинно осведомленных. Система помощи семьям с детской онкологией возникла в США и распространилась по миру именно потому, что родители объединились с врачами, журналистами и правозащитниками. Проблема аутизма стала решаться по аналогичной схеме. Также и «дело Седьмой студии» может послужить триггером для общественной активности по поводу.
Все, кто сейчас пишет и думает о Кирилле, о Малобродском; все, кто не согласен с публичным унижением известных людей, — давайте все-таки начнем думать о сотнях людей безвестных. Давайте о них говорить. Давайте «вписываться». Есть профессионалы — например, Зоя Светова. Есть профильные фонды — например, «Русь сидящая». Только при помощи компетентной экспертизы с участием медийных ресурсов можно что-то менять.
В деле «Седьмой студии» мы не наблюдатели, не зрители видеотрансляций, не досужие читатели и комментаторы соцсетей.
Мы — участники. Хотим мы того или не хотим. Это нам, каждому из нас поднесли к глазам зеркало. И каждый увидел что-то свое: либо сострадание, либо зависть к чужому успеху и соответственно злорадство, либо накопившуюся усталость от собственной беззащитности. И надо ведь еще помнить, где происходит это действие, и когда оно происходит. Много ли среди нас тех, в ком нет генетической памяти, связанной с ночными арестами, ежедневным хождением под дамокловым мечом, обвинительными показаниями и доносами… Каждый из нас — потомок тех, кто получал пинок в спину, либо тех, кто в эту спину пинал, либо тех, кто этого пинка ждал каждую минуту. «Трансгенерация травмы» — как сказали бы нелюбимые мною психологи.
И это тоже было в замысле; в том числе входило в расчет у тех, кто режиссировал действо, потратив на этот перформанс немалые государственные средства. Они у прошлого «списывают слова», а многие из нас «слов» не помнят: те из коллег, кто сегодня вальяжно бросает «суд разберется», совсем позабыл, что когда-то за формалистами настал черед преданных рапповцев, за «попутчиками» — большевиков времен 2 съезда РСДРП, за большевиками — тех, кто арестовывал всех предыдущих. И обыватели — куда же без них: для статистики, для массовости, для укрепления круговой поруки жертв, палачей и безмолвных соглядатай. Круговой поруки страха и всеобщей сопричастности. Если узаконено беззаконие, бог с ней, с сумой, но от тюрьмы не зарекайся никто: ни правоверный обличитель «пидорасов и либерастов», ни тролль на зарплате, ни даже ты, мальчик-конвоир, пнувший в спину человека в очках…
Кто адресат этого послания, гадали все. Адресат — мы.
Приходите 4-го и 6-го сентября. Подписывайте поручительства и петиции. Абсолютно прав Валерий Фокин: остановить диалог с властью невозможно, это приведет только к тому, что мы будем обречены слушать ее монологи и оставим без помощи тех, кто в этой помощи нуждается.
Мы. О «деле Седьмой студии» // Сеанс. 3 сентября. 2017