Неотправленные «Письма мертвого человека» Константина Лопушанского отправлены из того будущего, которого не должно быть... Письма из «черной дыры» — существуют такие мрачные космические объекты в мегамире.
В одну из них может превратиться Земля. Ядерная катастрофа представляется все более кошмарной и все более реальной угрозой. Но дело не только во внешних обстоятельствах, приведших человечество к самоуничтожению, а обетованную планету — к опустошению.
В картине подспудно осознается героями и вина внутреннего порядка.
Герои «Соляриса» на своей шкуре и сполна испытали последствия разрыва между техническим прогрессом и моралью, между интеллектом и чувством. Крис так и не смог отделаться от призрака женщины, вина перед которой долгие годы гнездилась в его подсознании. Сначала — не мог. Потом — не пожелал.
Впрочем, исследователи Соляриса живут еще до Страшного Суда, в преддверии его возможности. Планета Солярис бередит старые раны землян. Раны нравственного порядка: малодушие, нечуткость, неделикатность. Чувства, о возможном заговоре которых в свое время писал Ю. Олеша в «Зависти», снова проявили норов — они восстали, но на этот раз против узурпировавшего власть над человеком рассудка.
Герои «Писем» живут уже после Страшного Суда. Впрочем, это не жизнь — это умирание. Счет своим дням, точнее сумеркам, ведут не со дня Сотворения, а с ночи Гибели.
Много сказано об этом фильме как о фильме-предупреждении. Предупреждение касается последствий ядерной катастрофы.
Но в фильме можно расслышать и предупреждение о последствиях интеллектуально-нравственных катаклизмов.
Интеллектуал в фильме «Девять дней одного года» Михаила Ромма
(тот же Куликов) не ведал комплекса вины ни перед прошлым, ни перед будущим, ни перед ближними, ни перед самим собой.
Интеллектуал из фильма К. Лопушанского — совершенно закомплексованный человек. Он доживает свои сумерки с чувством вины перед женой, которая умирает у него на глазах, перед пропавшим без вести сыном, перед детьми, что вот-вот пропадут...
Он доживает с чувством исторической вины. Это вина перед цивилизацией, перед человечеством.
Вина в недостаточной, в недостающей человечности.
Тогда, в 60-х годах, самым высоким и великим подвигом была победа над личными побуждениями и рефлексами, воспарение над ними. Не пренебрежение ими, а героическое возвышение над ними, героическое расширение личного интереса до той границы, которая была бы способна включить общечеловеческие цели.
В «Неотправленном письме» М. Калатозова это выражено с наибольшей ясностью. Там герой из плоти и крови обращается в безликую функцию доставки вести о будущем Алмазограде своим современникам. Геолог Сабинин, которого снимают в финале со льдины, — существо надличное.
Ромм в своих «Девяти днях» спокойно ироничен.
Бренна человеческая плоть, ограничен человеческий интеллект, но бессмертна, судя по всему, функция человека.
Финальная шуточная записка Гусева, адресованная Леле и Илье, это письмо живого человека, не ведающего последствий тотальной функциональности. Он отдает трезвый отчет в последствиях возможной ядерной катастрофы. Но последняя слишком бессмысленна, неразумна, чтобы ее шансы всерьез можно было бы рассматривать в царстве безумия, которое пророчат интеллектуалы Михаила Ромма.
А в фильме Лопушанского это самое «царство» загнано в подземелье, и оставшиеся в живых интеллектуалы свершают нечто вроде гражданской панихиды над почившей цивилизацией.
У порога новой цивилизации воссоздает малоприятный господин, в обязанности которого входит пропускать в Будущее только здоровых людей. Внешняя антипатичность бросается в глаза. Но дело не в том, что это дурной человек, это другой человек.
Это человек-функция. И его гуманность — это иная гуманность. Она надлична и внелична. Детям, пораженным лучевой болезнью, не позволено переступить порога Будущего. Привратник неумолим.
Но он прав в своем немилосердии.
Но его правота немилосердна.
Нам досадна правота внеличного и надличного Будущего. В этом главное и просто непреодолимое препятствие для персонажа, роль которого играет Ролан Быков.
Это то препятствие, которому не придали серьезного значения интеллектуалы из «Девяти дней». ‹…›
Герой Лопушанского, подойдя к его порогу, не переступает его. Он не переступает порога безличного будущего.
«Мертвый человек» Лопушанского и Быкова стоит перед необходимостью альтернативы. Он ищет контакта с живой душой. Он чувствует потребность в глубоко личном отношении ко всему, что происходит, произошло и будет происходить. Потому он так настойчиво стремится проникнуть в покойницкую вымирающей цивилизации. Он хотел бы лично увидеть или не увидеть труп сына. Он хотел бы лично испытать ужас общечеловеческой катастрофы.
Прежде подвигом было стерпеть физическую боль; теперь — ее ощутить. Ирония катаклизма, выпавшего на долю человека.
Ирония может оказаться еще более ироничной: не исключено, что человек может и не заметить катаклизма. Кто знает, кто скажет со всей уверенностью: живем ли мы сегодня до или после Страшного Суда.
Герой Лопушанского уже в безнадежной ситуации совершает каждодневный, ежесекундный подвиг личностного отношения к бытию, к тем, кого уже нет, и к тем, кто все еще в пути.
Путь усложняется.
Богомолов Ю. Михаил Калатозов. М.: Искусство, 1989.