Мой любимый фильм — «Каникулы Бонифация» Федора Хитрука, произведение, совершенное во всех отношениях. В детстве он был для меня непонятен и притягателен. Отчего персонаж столь нарочито условен? И это после целого пласта фильмов 50-х годов, где взаправдашние зайчики, белочки и лисички прыгали по взаправдашнему лесу.
В школьные годы все бредили «Бременскими музыкантами». В зале на культпоходовских просмотрах экранным героям подпевали все зрители. Я не умел объяснить себе «почему?», но фильм вызывал во мне безотчетный протест. Мне нравился Бонифаций, наверное, я просто любил его. Плюс условная среда, жесты, сама графика. И вместе с тем потрясающая психологическая точность. Вот идет директор цирка, оборачивается — только одной головой, сам остается абсолютно неподвижным, лишь компоновка меняется. И возникает определенный и самостоятельный характер.
В детстве я просто рыдал на фильме Вадима Курчевского «Мой зеленый Крокодил», особенно на тех кадрах в финале, когда Крокодил, полюбивший Корову, бросается с дерева и превращается в лист. Я испытывал настоящее горе. Эта романтическая волна была тогда новой для русской анимации.
Во ВГИК я поступал на факультет художников игрового кино, но именно Курчевский переубедил меня, увлек в эту сферу рукотворного волшебства, покорившего на всю жизнь. Потом я имел счастье у него учиться.
Сейчас я с огромным удовольствием посещаю консультации Хитрука на Высших режиссерских курсах И снова мы смотрим «Бонифация», уже после этого длинного пути в профессии — от завороженного ощущения тайны до разумного анализа. Сегодня я понимаю, в чем фильм совершенен, насколько точен жест,продумана мизансцена, когда возникает гармония между визуальным решением кадра и его содержательной наполненностью. Сейчас это уже вполне конкретная школа И все же объяснить, как и почему именно так сделано, невозможно. Остается волшебство непонятного.
Но я чувствую необходимость постижения самой школы. Трудно переоценить значение лекций Хитрука о жесте, о мимике, о
мультипликате.
Авторитет в профессии — Норштейн. Но он мастер особого порядка. На уровне глубинных ощущений профессии. Поражает степень серьезности и скрупулезности, с которыми он подходит к профессии. Каждая деталь его станка, ролик, шестеренка, движение ярусов — все имеет свои единственно возможные место, форму, значение. Достаточно увидеть этот станок, чтобы понять отношение Норштейна к профессии. Так же он выбирает выразительную позу, компоновку, мимическое движение. Каждая складочка шинели по фактуре, пластике движения должна
быть именно такой. В графическом выражении всегда просвечивает фактура материала Все имеет огромное, нет, громадное значение. Добиваться вот такой предельной точности выражения... Но даже и не это главное. Как достичь подобной глубины ощущений, проникновения за пределы общеизвестного и общеувиденного? Это от Бога. Это поразительно, загадочно. Норштейн непонятен и всегда неожидан — как все великое в искусстве.
Фильмы моих любимых режиссеров — в моей видеотеке. Это тоже школа — школа без отрыва от производства. Прежде чем я начал самостоятельную работу, я раскадровал или перерисовал «Сказку сказок», «Улицу крокодилов», «Персону», пытаясь залезть в тайны композиции, исследовал архитектонику произведении Бергмана, Бертолуччи. Выстраивая мизансцену, движение персонажа, вспоминаю походку Джульетты Мазины в «Дороге». В процессе работы над мультипликатом, раскадровкой, звуком прирастают те или иные впечатления, сиюминутные и давние. Конечно, героиню Джульетты Мазины «не привязать» к рисованному персонажу. Но это такая же школа, как наброски по мотивам произведений Брейгеля, Шагала. Без осмысления пройденного в искусстве нет движения. Мы лишь крупица этого громадного процесса. Все питает друг друга, все неразделимо, взаимосвязано. Ведь и в детских рисунках можно сделать для себя какие-то открытия.
(...)
Валентин Ольшванг. За пределами общеизвестного. Ответы на анкету. Искусство кино. 1997. № 9