Мое отношение к Николаю Николаевичу Сидельникову в разные периоды было разным — от восхищения и преклонения перед ним, до полного разрыва и последующего примирения. Мне повезло, я был одним из первых учеников Н.Н. Наше общение началось в 1959 году, когда мне было 13 лет. Уроки, которые я получил в первые три года, этот медовый период, несравним ни с чем. Каждое занятие таило в себе интереснейшие открытия. Порой, я уходил от Сидельникова в состоянии интеллектуального шока. Большая часть урока, примерно полтора часа, посвящалась анализу сонат Бетховена. Это были потрясающие по своей глубине разборы произведений на высочайшем профессиональном уровне. У него была своя система, отличная от многих. При этом, помимо обсуждения чисто профессиональных вопросов, на занятиях велись содержательные культурологические беседы. Именно под руководством Н.Н. я открывал для себя имена художников, поэтов — Клее, Миро, Хлебников, других великих мастеров ХХ века. И для моего учителя это был особый период — тоже по существу период открытий.
Ему тоже в свое время повезло — он входил в компанию, хотя был гораздо моложе, Нейгауза, Асмуса, Габричевского. Это были сливки российского интеллектуального общества той поры. В 70-егоды мы с Сидельниковым резко разошлись.
В это время в моей творческой жизни произошел определенный перелом, в результате которого я отошел от многих композиторов и в том числе от Сидельникова. Я предъявлял к нему претензии по поводу того, что мы в очень много анализировали Бетховена, а надо было заниматься и авторами 19 — 20 веков. Были разногласия между нами и по ряду морально-этических проблем.
Положение усугубилось тем, что к концу моего обучения в консерватории на кафедре ко мне возникло, мягко говоря, недоброжелательное отношение. Что-бы каким-то образом смягчить атмосферу, Сидельников, буквально вынудил меня написать, в качестве дипломной работы сочинение, посвященное Ленину. Я очень долго сопротивлялся, но в конечном итоге написал «Оду Ленину», правда, на достаточно нейтральный текст Есенина. Это было первое и последнее мое сочинение, непосредственно связанное с партийной темой.
Со временем я понял, что мне удалось окончить консерваторию исключительно благодаря Н.Н. Получив этот урок из «бережных рук» своего учителя, я практически уяснил для себя, что есть незыблемая духовная творческая установка и есть внешний потребительный спрос. Своей жесткостью в вопросе дипломной работы он привил мне своеобразный иммунитет, благодаря которому у меня возникло, как бы это сказать помягче, нечто вроде реалистического цинизма в отношении работы над конъюнктурными произведениями. После этого я смог без особых внутренних проблем написать музыку к ряду советских фильмов. Как пригодились мне жизненные установки, данные в свое время учителем!
Одна из них: «Мы живем во времена второго сорта — сейчас нужен второй сорт. Если ты делаешь что-то выше сортом, то это не пройдет — это попросту не будет воспринято».
Вторая установка: «В наше время, чтобы чувствовать себя свободным, надо быть частым лицом» (он имел в виду премии, звания и прочие знаки отличия, коих у меня, к счастью, нет).
В годы ученичества Н.Н. существовал в моем сознании в большей степени как великий педагог и уникальнейшая личность. Колоссальный творческий масштаб Сидельникова я открывал и постигал постепенно. Может быть, это покажется странным, но сегодня я могу с уверенностью сказать, что как композитор он оказал на меня огромное влияние, во-первых, его сочинение 1968 года «Русские сказки» дало мне сильнейший толчок в сферу минимализма. Во-вторых, сам того в полной мере не осознавая, Сидельников создал совершенно новую концепцию заключительных частей в крупных симфонических и хоровых произведениях. Дело в том, что еще Бетховен в своей Девятой симфонии сделал гениальный ход, заменив традиционный быстрый финал масштабной инструментально-хоровой фугой.
Однако, проблема финала оставалась актуальной и в ХIХ, ив ХХ веках. Я считаю, что Сидельников сделал важнейшее композиторское открытие: нашел совершенно новый, концептуальный подход к проблеме финала — с помощью внезапной модуляции в иную стилистику. Никогда не забуду, как один очень крупный музыковед буквально на коленях умолял Сидельникова изменить «китчевый» финал в «Романсеро о любви и смерти». Он не понимал, что в этом произведении, как, впрочем, и в финалах симфонии на стихи Лермонтова «Мятежный мир поэта», «Русских сказок» осуществлялся переход уже во вне музыкальной категории. Судьба Н.Н. как композитора, на мой взгляд, сложилась не очень удачно.
Конечно же, есть ряд хоровых сочинений со счастливой концертной жизнью, в частности «Романсеро о любви и смерти» или «Сычуаньские элегии», но большая часть его творческого наследия до сих пор неизвестна и не осмыслена. Например, прошла мимо большинства наших композиторов и музыковедов Романс-симфония для фортепиано соло «Лабиринты», которая, я убежден, является мощнейшим постмодернистским произведением. Очень обидно, что место, которое сейчас отводят в отечественной музыке Седельникову, не соответствует истинной природе его таланта...
Музыкальная академия 2001 № 1 // В. Мартынов. : Учитель жизни