— Владимир Иванович, как у Вас складывались творческие отношения с режиссерами, к чьим постановкам Вы писали музыку?
— По-разному. Только один раз, в 1976 году, мы работали с Романом Виктюком над спектаклем «Свет вечерний» по одноименной пьесе драматурга Алексея Арбузова в Театре имени Моссовета. Но многие работы вначале были сделаны с Анатолием Васильевым. С ним мы подготовили также наш последний спектакль «Старик и море» по Эрнесту Хемингуэю, приуроченный к 100-летию Юрия Петровича Любимова.
— Это интересный во всех отношениях моноспектакль с участием Аллы Демидовой, а также с оригинальной, полной эффектов, сценографией Анатолия Васильева и вашей потрясающей музыкой, которая звучит в записи Ансамбля Опус Пост п/р Татьяны Гринденко. Мировая премьера прошла в рамках Международного чеховского театрального фестиваля на сцене Театра имени Евгения Вахтангова.
— Вообще в театре «Школа драматического искусства» мы поставили с Васильевым такие спектакли, как «Плач Иеремии», «Илиада» Гомера, «Моцарт и Сальери» А.С. Пушкина.
— Как Вам работалось с Анатолием Васильевым?
— Идеально. У нас было полное совпадение взглядов на творчество, потому что у него был, практически, ритуальный театр, которым я занимаюсь.
— В чем его особенность?
— Сейчас это можно сформулировать так: у меня была идея создать новое сакральное пространство, в направлении которого я работал в 90-е годы. Тогда же у меня появился «Реквием», целиком использованный в спектакле «Моцарт и Сальери» Анатолия Васильева. В 2001 году был создан «Апокалипсис». Это не театральная, а абсолютно мистериальная вещь, которая может исполняться только в храмах. Сначала ее премьера состоялась в старинной церкви Святой Катарины Александрийской в Таллине. А затем прошла в Москве, в Соборе Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии на Малой Грузинской. С Юрием Петровичем я начал сотрудничать именно потому, что предложил ему делать «Апокалипсис». И пока этот маховик раскручивался (подготовка к нему шла трудно), он попросил меня сделать в Театре на Таганке первый спектакль «Братья Карамазовы». Я думал, что этим обойдется. Но потом, что называется, «пошло и поехало». На следующий год он предложил сделать «Шарашку» по произведению Солженицына «В круге первом». Вообще с 1997 года над своими спектаклями Юрий Петрович работал только со мной. А их у него было по одному, по два, а иногда даже по три спектакля в год. Вплоть до последнего, когда он ушел из Театра на Таганке и сделал «Бесы» в Театре имени Евгения Вахтангова. А до этого мы поставили в Театре «Новая опера» имени Е.В. Колобова оперу-буффа «Школа жен» по комедии Мольера, где Любимов был автором либретто.
— Общее что-то было в двух маститых режиссерах, с которыми Вы работали?
— Если честно, то режиссеры Анатолий Васильев и Юрий Любимов не просто разные, а диаметрально противоположные творческие личности. С Юрием Петровичем я стал работать не только потому, что у нас были эстетические и какие-то другие театральные совпадения. На самом деле, от него исходила такая реликтовая мощь и сила, что, даже, если меня что-то не устраивало по каким-то эстетическим соображениям, то ради него можно было пойти на все. Настолько это был яркий, замечательный и еще безумно красивый человек.
— А как он относился к Вам, как к личности?
— Несмотря на 30-летнюю разницу в возрасте (когда я с ним познакомился, мне было за 50, а ему 80) — между нами завязалась просто человеческая дружба. Хотя я думал, что это невозможно по разным причинам. — Вы знаете, откуда он черпал идеи для своих спектаклей? = Знаю хорошо. Понимаете, это человек в какой-то степени губка, который все впитывал в себя отовсюду. Даже пальцев на руках и на ногах, вместе взятых, не хватит, чтобы сказать откуда. Он цепко хватал разные идеи и претворял их в свои; иногда чуть не на уровне жульничества. Я-то, конечно, видел, откуда он их брал и сразу переворачивал так, что все становилось уже его. Он был хваткий. — Вы не прерывали сотрудничество с Васильевым, когда работали с Любимовым?
— Нет, никогда. Именно в это время мы долго делали с Анатолием Васильевым «Илиаду», ставшей грандиозным спектаклем. — Кстати, для творческого альянса режиссера и композитора имеют значение дружеские отношения?
— Думаю, что нет, потому что с Толей Васильевым у нас не было дружеских отношений, но при этом нас связывал сильный альянс взаимопонимания. А с Юрием Петровичем мы были друзьями; ходили в гости друг к другу.
— Как вы считаете, Каталина вдохновляла Юрия Петровича?
— Она не столько вдохновляла, сколько держала его: он был за ней, как за каменной стеной. Ее сейчас многие ругают, но я знаю точно: именно она помогла Юрию Любимову дожить до 97 лет, подарив ему большой кусок жизни.
— Кому принадлежала идея поставить «Старик и море» к юбилею Мастера?
— Идея поставить этот спектакль принадлежит Анатолию Васильеву, который испытывает к Юрию Любимову сыновнюю любовь, поскольку он выручал его не раз. Когда Васильев был отовсюду изгнан, Любимов взял его к себе в Театр на Таганке, где он на Малой сцене поставил спектакль «Сорсо». В то же время повесть «Старик и море» Хемингуэя для постановки была выбрана не случайно. В ней рассказывается история о кубинском 85-летнем рыбаке Сантьяго, о его борьбе в открытом море с гигантским марлином, который стал самой большой добычей в его жизни. Для нас это — портрет Любимова. Так что этот спектакль как бы про него. Здесь мы сделали его портрет.
— А ваше произведение «Посвящение», которое Вы сами исполняли на рояле на исторической сцене Большого театра на концерте «Посвящение Любимову» к его 100-летию и церемонии вручения «Общественной премии Юрия Любимова»? Что это была за мелодия, в которой бесконечно повторялись через короткие промежутки времени одни и те же такты? Впечатление было, что звучит метроном...
— Эти звуки раскрывали как бы жизненный путь Юрия Петровича — насколько я его знал и насколько близко с ним находился. Это — субъективная вещь.
— Кстати, что Любимов хотел получить в своих спектаклях от вашей музыки, в том числе в «Бесах» — вашем последнем спектакле с ним?
— Он, прежде всего, во всех своих спектаклях хотел создать музыкальную атмосферу — музыкальный космос, чтобы в каждом из них была своя звуковая субстанция. Поэтому при подготовке каждого спектакля мы плотно работали с ним. А это значит, что он всегда все читал вслух, и не один раз, своей неповторимой интонацией, которую никто из актеров практически воспроизвести уже не мог, включая «Бесы». И тем самым, он накручивал меня, как композитора...
http://www.russcult.ru/article.php?id=516