<...>

Появление звукового кино не принесло особых трудностей Верико Анджапаридзе — актрисе кино. Ей не нужно было специально «осваивать» слово. С зазвучавшей с экрана человеческой речью кино заняло в ее жизни такое же место, как и театр. Слово бесконечно расширило творческие возможности актрисы в раскрытии идейной сущности образа и произведения в целом. Слово дало ей и большую творческую самостоятельность.

В звуковом кино осуществляется мечта актрисы создать героический образ советской женщины, патриотки своей Родины, жены, матери, общественного деятеля.

Первым таким образом была Саломе в фильме «Золотистая долина» режиссера Н. Шенгелая (1937 год), посвященном коллективизации, борьбе советских людей за новую деревню.

Саломе — активный участник колхозного строительства. Новая для пожилой крестьянки общественная деятельность так естественна для образа, создаваемого Анджапаридзе.

Большая уверенность видна во всех действиях Саломе. В ней велико чувство ответственности не только за свою работу, но и за работу колхоза, она требовательна к себе, к своему сыну, ко всем односельчанам. Отношение к колхозу, забота о нем становятся для Саломе главным критерием в оценке человека. Саломе гордится своим сыном. Она ждет от него самоотверженного служения народному делу. Как часто во взгляде, обращенном к сыну, светится материнская гордость.

И вдруг тяжелое, страшное горе обрушивается на мать: она узнает, что сын ее Тедо — сообщник классового врага, что он убит врагом из боязни разоблачения. В. Анджапаридзе живет сложными, противоречивыми чувствами своей героини.

Сцена у гроба. Скорбно склоняет Саломе—Анджапаридзе седую голову, повязанную черным платком. В глазах опустошенность. Кажется, что горе придавило ее своей тяжестью, что еще мгновение и мать припадет к сыну, обнимет его и заплачет неутешными слезами. Но нет, Саломе не делает этого. Огромное горе для нее — смерть сына, но еще большее горе — его измена. В той же горестной сосредоточенности Саломе—Анджапаридзе сурово обращается к плакальщицам:

— Обо мне плакать надо, сын мой изменником умер.

Эта сцена полна в решении актрисы гражданского пафоса. Горе матери неутешно, но в глазах Саломе, в которых уже не соталось слез, — решимость, черты лица, искаженные болью, распрямляются. В. Анджапаридзе заставляет зрителя верить, что Саломе преодолеет горе и вернет свое доброе имя, отнятое сыном.

Саломе в творческой биографии Анджапаридзе — не случайный эпизод. Она закономерна в цепи женских портретов, созданных актрисой в поисках величественного образа советской героини.

Этого нельзя сказать о следующей ее роли — о гадалке Бабале в картине режиссера К. Пипинашвили «Каджана» (1941 год).

Жизнь грузинской деревни конца прошлого века показана в картине с тщательной отделкой деталей. Подлинным лиризмом проникнуты образы мальчика Каджаны и девочки Кэто — центральных персонажей картины. Их поступки вызывают бурное сочувствие детей в зрительном зале. С напряжением они следят за судьбой учителя-революционера Вано.

Но вот на экране появляется фигура старой сгорбленной женщины — колдуньи Бабале. Глаза горят, как угли, щеки впали, руки согнуты в локтях и прижаты к туловищу, концы платка за спиной, как два черных крыла. Стучит клюка.

Бабале олицетворяет собой в картине силы тьмы, и действительно страшен внешний облик старухи. Но режиссура и актриса придали Бабале все условные атрибуты, и среди реально действующих людей в картине Бабале воспринимается как фигура выдуманная.

Не верит в ее реальность и актриса, что и мешает ей стать гадалкой Бабале. Нельзя спрятать отношения актера к образу, и подлинное отношение В. Анджапаридзе к Бабале выдает иронический пришур глаз, иронические оттенки в ее интонациях. Порой кажется, что в глубине души исполнительница роли смеется над Бабале, и не потому ли она получилась смешной, а не зловещей?

Иронический взгляд на Бабале помешал В. Анджапаридзе найти иронию самой Бабале, ее хитрость, игру и «святость». Образ остался для актрисы чужим.

*

Двухсерийный фильм «Георгий Саакадзе» (режиссер Михаил Чиаурели) вышел на экраны страны осенью 1942 года в дни Великой Отечественной войны.

Более трех веков отделяло зрителей от показанных в картине событий. Но фильм волновал, вызывал горячие симпатии к герою, посвятившему свою жизнь борьбе за могучую неделимую родину. Воссоздавая историю Грузии картина захватывала своим широким эпическим размахом. Прошлое будило мысль о настоящем, звало на защиту отчизны.

Короткий пролог фильма о выдающемся полководце и народном герое Саакадзе рассказывал об обстановке в Грузии в первой половине XVII века, когда народ находился под игом феодальных князей, а раздробленное обессиленное государство было под угрозой покорения турками и персами.

Роль Русудан — любящей жены, постоянного спутника и верного друга Саакадзе на его трудном жизненном пути — исполняла В. Анджапаридзе. В образе Русудан актриса раскрыла беспредельное богатство духовного облика верной дочери грузинского народа.

...Георгий Саакадзе победителем возвращается домой после Сурамского боя с турками. Радостно встречает его народ. Навстречу герою бегут его сыновья Паата и Автандил. Отец поднимает младшего — Паату на руки и целует его. И вдруг в шуме народного ликования слышен женский возглас:

— Георгий, мой Георгий!

Это Русудан. Она радостно бежит навстречу мужу.

В этой сцене рождается первое представление о Русудан,как о любящей жене и матери. Оно укрепляется в следуюших сценах. Зритель улавливает любовь и заботу в каждом взгляде матери, обращенном к Паате и Автандилу.

Велико в Русудан и чувство гордости своей семьей. Без единого слова, пристальным взглядом и легким гордым движением губ выражено это чувство актрисой в сцене, когда Русудан наблюдает за играющими с отцом детьми. Еще ярче материнская гордость проявляется в сцене встречи с братом Зурабом после возвращения Русудан с сыном Автандилом из Персии.

Зураб, как бы не узнавая племянника, подходит к нему и наотмашь ударяет по щеке.

— Защиайся, дядя, — кричит юноша, выхватывая саблю. Обнажает клинок и Зураб.

Русудан—Анджапаридзе неторопливо моет руки и кажется, что она не обращает внимания на разгоревшиийся бой. Но это лишь кажется — глаза выдают беспокойную настороженность матери. Ее тревога сменяется удовлетворением после удачного удара Автандила, и в глазах появляется едва заметная смешинка. Ее совершенно достаточно, чтобы разгадать уверенность матери В победе сына.

— Куда усадить тебя, дядя? — кричит Автандил. — Да я тебя собакам отдам на ужин, — отвечает уже уставший Зураб. — Мать, дядя пожелал ужинать, — смеется Автандил. Русудан теперь открыто, широко улыбается. — Усади его за стол, — советует она.

Так почти без слов актриса передает целую гамму переживаний гордой своим сыном матери. Создавая в кино романтический образ, В. Анджапаридзе, так же как и в театре, избегает столь обычной для исполнителей подобных ролей напыщенности, когда человек не ходит, а выступает, не говорит, а вещает, когда в произнесенной фразе все в одинаковой мере значительно и невозможно отличить главного от второстепенного.

Без всякого сценического эффекта играет Анджапаридзе в сцене пира в честь Саакадзе — Великого Моурави, победителя в Сурамской битве. Казалось бы, что обстановка пира, его торжественность, присутствие на нем царя Лаурсаба требовали от актрисы по установившейся театральной традиции приподнятой манеры речи и подчеркнуто широкого жеста. Однако Анджапаридзе предельно скромна. Ее игрой всегда руководит основная идея произведения, мысль каждой отдельной сцены, действенная задача, подсказанная этой мыслью. И здесь актриса прежде всего определила место своей роли в сюжете и значение сцены. Русудан пришла на пиршество только ради мужа, стремясь быть полезной его великому делу, пришла, чтобы оценить обстановку, разгадать подлинную сущность окружающих его людей. А для этого ей надо быть в тени, остаться незамеченной.

До слуха Русудан не доносятся тихо произнесенные по адресу мужа реплики князей, но показная учтивость их громких тостов не может ее обмануть. Короткий, такой знакомый и в то же время всегда разный взгляд актрисы убеждает в том, что Русудан разгадала ложь и коварство феодалов — злейших врагов Георгия Саакадзе.

Русудан—Анджапаридзе старается спрятать родившееся в ней чувство гнева и тревоги, но зритель видит, что именно эти чувства владеют ею в разговоре с братом. Неторопливо наполняет она вином рог Зураба. Гремит застольная песнь «Мравалжамиер». Пирующие подняли роги за здоровье Саакадзе.

— А ты, брат Зураб, почему не пьешь за здоровье моего Георгия? — спрашивает Русудан.

— Я очень люблю Георгия, сестра моя, с ним мне хочется горы сдвинуть, я понимаю, чего он хочет, но разве можно изменить вековые обычаи. Кто в силах объединить этих шакалов?

— Обычаи устанавливают люди, Зураб, и они же их отменяют, — спокойно отвечает Русудан. В ее интонации звучит уверенность, что такие Люди придут и установят новые справедливые обычаи. Какую глубокую мудрость обнаруживает здесь скромная женщина.

Чем больше влияние Георгия Саакадзе на дела царства, тем сильнее возмущение князей, тем тверже их решимость уничтожить Великого Моурави.

В минуты радости, в минуты тревоги и горя Русудан всегда рядом с Георгием. В. Анджапаридзе подчеркивает преданность Русудан благородному делу мужа. Как больной художник-живописец находит один только блик, который сразу оживляет картину, так и актриса порой одной деталью обогащает образ.

...Тревога давно уже таится в сердце Русудан. Она чувствует, что князья замышляют против мужа недоброе. Тихо входит она в комнату, где Саакадзе и строители работают над чертежами новых зданий. Глаза ее устремлены на мужа. Юна останавливается в дверях. Дрожит рука со светильником.

— Почему не спишь, Русудан? — спрашивает ее Георгий.

Она отвечает не сразу. Чтобы не волновать мужа, Русудан пытается скрыть истинную причину своего беспокойства.

— Тревожно мне, всю ночь шакалы воют, — говорит она, склоняя голову. Но тревожный взгляд и голос, дрожащая рука со светильником выдают ее.

— Побереги себя, Георгий, умоляю тебя, слишком велика опасность, — звучит в подтексте сказанной ею фразы. И еще сильнее дрожит рука со светильником.

Монтажная запись этой небольшой сцены лаконична. Небольшой «проходной» эпизод. Но в исполнении актрисы он становится значительным.

Внешнее спокойствие Русудан—Анджапаридзе при смятении чувств усиливает драматическое напряжение сцены, которая является вступлением к трагическим событиям, развернувшимся в следующем эпизоде.

...Следом за Русудан вбегает воин Нодар.

— Георгий, спасайся, — кричит он, — измена!

На пороге воины царского стольника князя Шадимана Бараташвили, изменившего родине.

Начинается бой. Отбиваясь от наступающих, Георгий прикрывает уход Русудан и детей. Глубоко волнует в этой сцене образ самоотверженной женщины, патриотки, созданный Верико Анджапаридзе. Русудан идет по коридорам замка, на руках у нее младший сын Паата, за руку ведет старшего — Автандила.

Кругом шум боя, удары клинка о клинок, стоны раненых, но Русудан идет, не сгибая головы, идет торопливо, без суеты, вселяя в детей спокойствие

— Жизнь воина, — говорит она, — никогда не бывает мирной! Пойдемте, дети мои! Родные мои!

Глаза Русудан — Анджапаридзе полны слез, вот-вот упадет под саблями врагов Георгий. Но в эти минуты, в смертельном вихре боя, спасая детей и умоляя Георгия поберечь себя, она живет мыслью о родине.

Русудан на мгновение останавливается.

— Жизнь твоя, — говорит она мужу, — нужна родине...

В этой сцене актриса раскрывает героические черты характера Русудан. Ни на одно мгновение не вызывает она жалости к своей героине. Мужество, воля, внешнее спокойствие восхищают зрителей. Вместе с Русудан они испытывают глубокую тревогу за судьбу Саакадзе и вместе с ней сомневаются в правильности его решения уйти в Персию, чтобы потом освободить Грузию от князей-феодалов с помощью войск персидского шаха Аббаса.

Негодование звучит в голосе Русудан в разговоре с мужем перед возвращением его на родину во главе чужеземного войска. Ей непонятен поступок Георгия, она хочет остановить его, предостеречь.

— Что слышала я, Георгий?

— Да, — отвечает Саакадзе, — ты поедешь в Грузию, Русудан. Объясни народу, что Георгий Саакадзе ведет персов не против Грузии, а против князей!

Пока ничто не предвещает бури. Только опущены веки больших, доверчивых глаз и напряженно поднята голова Русудан—Анджапаридзе. Голос, правда, звучит тревожней, глуше, чем обычно, в репликах слышится упорство. Актриса произносит слова подчеркнуто, придавая им большую силу убедительности.

— Персы обманут тебя, Георгий, — старается она переубедить мужа. — Отмени поход.

И вот уже не тревога, а гнев и отчаяние звучат в голосе актрисы. Ритм ее речи теряет обычное спокойствие и становится прерывистым, но она не кричит. Верико Анджапаридзе почти не повышает тона, движения ее кажутся скованными — страшное намерение мужа сковало Русудан и физически. И какой патетикой, каким глубоким патриотизмом звучит ее восклицание:

— О! Я не хочу, я не хочу носить имя, покрытое позором!

Но вера в Георгия победила сомнения. Русудан поняла замыслы великого патриота и готова разделить с мужем любые испытания.

Удар следует за ударом. Русудан узнает, что младший сын Паата остается в Иране заложником. Этого требует шах Аббас. Русудан понимает, что Паата обречен, и нет предела материнскому горю.

До ее слуха доносится короткий диалог отца и сына: — Так требует родина, — говорит Георгий. — Тише, отец, пусть не слышит мать... Я понял все. Русудан—Анджапаридзе приподнимает черное покрывало. Словно с открытым забралом идет она навстречу надвигающемуся на нее несчастью.

— Я клянусь быть достойным сыном великого полководца Георгия Саакадзе, — продолжает Паата.

И снова крупный план Русудан. Та же собранность, та же напряженная сосредоточенность, выражающая теперь великую материнскую гордость. Но чем больше она гордится сыном, тем больней для нее расставание с ним.

— Боже мой, — едва слышно произносит Русудан и, опуская на лицо покрывало, прячет глаза, полные слез. Так актриса соединяет в образе героические черты Русудан с самыми обычными чувствами, свойственными каждой матери.

Неотступная мысль о судьбе сына, естественно, накладывает отпечаток на дальнейшее поведение Русудан. Даже в сценах радости актриса подчеркивает раздумье, которое овладевает вдруг ее героиней, и резче тогда скорбные складки на переносье и в углах рта.

Но горе не сломило духа Русудан. Перед ней героический пример служения родине — подвиг сына и, может быть, еще больший подвиг Георгия, нашедшего в себе мужество пожертвовать сыном для спасения отчизны. И Русудан, жена и мать, достойна их — она сама посылает в бой старшего сына Автандила.

— Твой отец решает сегодня свою судьбу и судьбу своей родины, — говорит она. — Место сына около отца.

В этой сцене В. Анджапаридзе утверждает основную мысль картины, выраженную в словах, начертанных на щите Георгия Саакадзе: «Счастлив тот, у кого за родину бьется сердце!»

Актриса ничем не подчеркивает жертвенности поступка своей героини. Без всякой аффектации подходит она к Автандилу, обнимает и целует его. Но это, такое обыкновенное поведение, — подлинный героизм матери.

Русудан для актрисы — не заранее заданный образ «героини». В. Анджапаридзе создает многогранный образ человека, и все различные черты, в том числе и героизм, присущи ее цельному характеру.

Неизгладимое впечатление оставляет сцена празднования победы Саакадзе над персами в бою на Марткобской равнине. Вдохновенная режиссерская работа постановщика Михаила Чиаурели, мастерство исполнителя роли Георгия Саакадзе — Акакия Хоравы и полное лиризма искусство В. Анджапаридзе достигают в этой сцене своей вершины.

Издали доносятся звуки барабанной дроби — это начало воинственного гурийско-аджарского танца хоруми. Люди прислушиваются, вступает оркестр, и вот уже танцуют подхваченные четким ритмом хоруми воины. Ритм танца все ускоряется. Огромное поле заполнено танцующим народом.

Появляется Георгий Саакадзе. Народ устремляется к нему. Среди других подходит воин, лицо которого закрыто железным шлемом. Воин снимает его с себя. Это Русудан.

— Как ты сюда попала? — удивляется Саакадзе.

— А где я еще могла быть? Я была там, где был мой муж, сын и брат.

Георгий обнимает Русудан, вокруг радостные и счастливые лица, гремит хоруми. Но зрители замечают, что в поведении Русудан есть какая-то напряженность, сдерживающая радость. Может ли мать, хотя бы на мгновение, забыть о сыне и особенно сейчас, когда с победой над персами гибель его неотвратима?! Ни на мгновение об этом не забывает и актриса.

В следующей сцене горе целиком овладевает матерью. Теперь В. Анджапаридзе уже не прячет чувств своей героини — она дает им волю. И в страстном обращении Русудан к небесам слышится протест матери.

Музыка хоруми нарастает. Русудан отрывается от креста. Взор ее заволокли слезы. Трагическое нарастание событий режиссер фильма усиливает резкими переходами от кадров Русудан, полных скорби, к сценам бурного веселья народа.

Русудан не может отказать народу и танцует лезгинку в то время, как все ее помыслы о сыне. Труднейшую задачу приходится решать здесь актрисе.

Она плывет в танце, развевается на ветру ее белый платок. Но вот Русудан—Анджапаридзе видит Георгия и недобрую весть читает в его глазах. Она замедляет танец, опускает руки. На миг в ее глазах загорается надежда: может быть, она ошиблась? Пристально смотрит Анджапаридзе, пробует улыбнуться, но улыбка тут же увядает на ее губах.

— Вай ме, — шепчет Русудан и, прервав танец, идет в шатер за Георгием.

Чуткость художника не позволяет режиссеру фильма вести зрителей следом за ней. Мы только слышим раздирающий душу крик матери. В следующем кадре Русудан выходит с раскрытым ларцом, в котором страшный подарок шаха Аббаса — голова Пааты.

В. Анджапаридзе не подчеркивает страдания Русудан, она как будто даже хочет скрыть его. Но сила чувства самой актрисы настолько велика, что оно прорывается сквозь внешнюю сдержанность, и зрители видят в Русудан человека, потрясенного горем. Ее обращение к мужу: «Не плачь, слезы — удел матери, Георгий» — полно настоящего пафоса человеческого мужества и величия. Ни крика, ни плача, ни причитания. Прекрасная в этом величии, прижимая к груди свою страшную ношу, Русудан проходит мимо коленопреклоненного народа, склонившегося перед героизмом и великой скорбью матери. Русудан идет, высоко подняв голову, и эта сцена звучит как завершающая строфа в поэме о героизме матери, отдавшей народу все самое дорогое.

Среди множества писем, полученных актрисой после выхода картины на экран, одно ей особенно дорого. На треугольнике штамп полевой почты — письмо от солдата Советской Армии Киселева.

«Спасибо Вам и низкий поклон, — пишет он. — Вы сейчас для меня, как родная мать. Ее уже нет на свете, фашисты убили ее... У нас в части показывали картину „Георгий Саакадзе“, и как только я увидел Ваши глаза, я узнал в них глаза моей мамы, и они сказали мне: отомсти за меня, сынок... Я и сейчас не могу забыть ваших глаз — глаз моей мамы. Целую эти дорогие глаза. Красноармеец Киселев».

Вот другое письмо, присланное с фронта:

«Незадолго до боя я показывал бойцам картину „Георгий Саакадзе“. Далеко от нас время действия картины, многое чуждо в ней психологии советского солдата, но патриотический образ матери и жены доходит до самого сердца. Спасибо от бойцов моего подразделения. Горжусь, что могу сообщить Вам: в бою они воевали геройски». — Так пишет актрисе полковник В.

Эти два письма, как и письма других зрителей, актриса хранит так же бережно, как и дипломы о присуждении ей Сталинских премий за участие в создании обеих серий фильма «Георгий Саакадзе».

Оленин А. Народная Артистка СССР Верико Ивлиановна Анджапаридзе. М.: Госкиноиздат, 1952. C. 15-23.