Отдыхая летом в Крыму, я получила телеграмму от Алексея Александровича. Он звал меня в Москву по срочному делу. К юбилею Гончарова надо было снимать инсценировку романа «Обрыв», и он предлагает мне роль Веры. «Обрыв»! Вера!!

«Обрыв» числился в ранней юности, почти детстве, моим любимейшим произведением. Это те книги, которые читаются по ночам, в постели, потихоньку от старших, и чтение их производит глубочайшие потрясения. Часто под утро, взволнованная, льешь слезы в подушку, заглушая нервные всхлипывания.
Так по-молодому я любила гончаровскую Веру — чистую, благородную и серьезную русскую девушку. Можно ли было хоть секунду раздумывать? Я протелеграфировала свое «да» и, прервав отдых, поехала в Москву.

Мы снова встретились с Чардыниным — ему была поручена постановка «Обрыва». Приехав, я узнала причину срочности съемок. Оказывается, помимо юбилейной даты вещь снимает конкурент Ханжонкова — Талдыкин, с артисткой Ведринской в центральной роли. Ну что же — тем лучше. Я обожаю напряженность в работе, залп, устремленность, не разбавленную больше ничем. Ничто не может быть мне больше по вкусу. Как-то прочитав описание жизни великого художника Микеланджело в изображении французского писателя Роллана, я никогда не перестаю завидовать этой жизни, знавшей только труд и ничего больше. Микеланджело был кривобок от постоянного подвешивания на доске в вышине купола Сикстинской капеллы, на стенах которой он создавал свои бессмертные фрески. Прожить, оставив наследство, обогащающее людей в веках! Да, жизнь хороша только если в ней есть нечто, во имя чего стоит умереть!

Теперь высокое качество литературного материала, спешность, конкуренция подтягивали работу, сообщая ей лихорадочный темп, и все участники фильма постоянно оглядывались на соперников, чтобы не получилось, упаси Боже, у них скорее и удачливее.
Приступая, я, естественно, интересовалась составом исполнителей. Для бабушки, я узнала, приглашена моя коллега по театру Незлобина Ю. В. Васильева.

А Райский?

«Да тут есть молодой актер, — сказал Ханжонков, — он недавно отличился у нас в одном фильме — Ваня Мозжухин. Этот сыграет!» В интонации Алексея Александровича послышалась особая уверенность.

Мне представили тоненького, не очень высокого блондина с незначительным, но очень приятным лицом и маловыразительными светлыми глазами. Скромный и сдержанный, он вначале не произвел на меня ни малейшего впечатления. Мы стали сниматься и изо дня в день, от кадра к кадру, я стала ощущать исходящее от его игры и его самого едва определимое обаяние, это как восклицает m-me де Сталь об актере Французской комедии знаменитом Тальма: «Есть что-то такое в голосе этого человека, какая-то непонятная магия, которая при первых же его звуках пробуждает всю симпатию сердца».

Да, Ханжонков чутко угадал в Мозжухине будущего большого актера. Ведь вскоре Мозжухин создал своего «Отца Сергия» из повести Льва Толстого. Одному только последовательному и тонкому изображению возрастов толстовского героя нельзя не удивляться. Как забыть Мозжухина в начальных кадрах — худенького кадетика, трогательного как воробушек, по-детски самозабвенно влюбленного в своего императора. И дальше — Мозжухин—красавец офицер блестящего полка Петербурга. Вот он на балу у колонны в зале Дворянского собрания в белом мундире, по красоте напоминающий Дантеса. И еще дальше — монах в черной камилавке на свежепостриженных волосах, с пушком лица. Становится за него страшно, потому что чувствуется могучая молодость, скованная, обреченная смиренной монашеской рясой. Затем подходит зрелость, она идет своими многими превращениями, тонко обозначенными артистом: тучнеющей фигурой, затяжеленными движениями. И вот уже согнутая спина старости.

Через два-три сезона мы встретились с Мозжухиным на сцене — мы играли пьесу «Актриса Ларина». Играя роль писателя Бахтина, достаточно интересную, он снова производил бледное, расплывчатое впечатление. Есть, видимо, актеры, созданные какими-то своими свойствами только для экрана, они совсем не находят себя в театре и наоборот — экран приносит им славу. Всем известны многие примеры громких кинематографических судеб. И. Мозжухина, когда он снимался в «Обрыве», уже подстерегала мировая популярность.

В фильмах, которые позже стали к нам привозить с Запада, он уже развился до неузнаваемости, и мы наслаждались его игрой высочайшего качества. Его признала Европа как лучшего актера. Рекламная, вырезанная фигура Мозжухина гигантского размера высилась в аллеях Champs Elises в Париже. Его лицо стало содержательным, глаза, показанные крупным планом, таили мысль. Мозжухин стал законодателем изящества в движениях, манере носить костюмы, сдвигать на затылок цилиндр. Картины с его участием, как известно, стоили баснословные суммы. И все-таки, как говорят, после всего этого неимоверного блеска и славы он умер в нищете. Кто поймет загадочный ход головокружительных актерских карьер?

В фильме «Обрыв» снимался еще один человек. О, он был совсем незаметным, выходя на заднем плане среди гостей. Он был молод, строен, острижен бобриком, отличался грацией в манерах. Мы познакомились, разговорились. Он мечтал создать что-нибудь в плане литературы. Ему рисовались еще смутно какие-то новые формы изысканных коротких новелл...

Прошло немного лет, и имя молодого человека, появившегося в «Обрыве» «у воды», загремело всюду. Он нашел форму выражения своего таланта в интимных песенках, отражающих тончайшую наблюдательность, ум, своеобразную философию иронических обобщений обнаженных человеческих чувств и звучащих печальной лирикой завершенности, без будущего, без пути... Его руки в исполнении песенок показали целую школу лаконической, красноречивой выразительности. Песенки стали любимы широкими кругами людей, их распевали, слушали в пластинках, всюду, много — мелодичные, элегантные песенки Вертинского.

Я ушла с головой в работу, быструю и насыщенную. Я была почти счастлива, когда в утренние часы облачалась в шуршащие шелком широкие платья Веры, сшитые по моде сороковых годов. Сменяла ее девичью шляпку на старинную пелеринку с бахромкой или шаль, казалось, пропитанную сложным запахом духов и дорогого дерева ящика фамильного комода.

Я двигалась, дышала, жила скромной прелестью ее чистой жизни. Я носила в душе те мучительные, глубоко скрытые от всех противоречия этой русской передовой девушки, противоречия между идеями, которые сияют для нее неоспоримой правдой, и взглядами Волохова, которого она любит вопреки их духовному расхождению и страстным спорам, когда этот всеотрицающий нигилист хочет опрокинуть ее установившийся внутренний мир.
С утра до вечера, изо дня в день я могла жить атмосферой стародворянского быта, с его внешне тихим, безмятежным течением, тая большие душевные бури. Мало-помалу я погрузилась во внутреннюю жизнь Веры, и ее переживания стали естественными для меня. Я дошла до нужного творческого состояния, когда легко уже проплываешь по всем каналам, речкам, ручьям и ручеечкам, где проходит течение событий ее жизни и чувств. Это был счастливейший период, налитый до краев напряжениями в создании роли.

Я уезжала в павильон на улицу <пропущено> или в Нескучный сад— там снимались натурные сцены. Выпуск картины сопровождала бурная и громкоголосая реклама. Почти каждый день можно было встретить заметку в газетах, где сообщалось, что-нибудь вроде того, что группа актеров с Чардыниным и оператором Форестье во главе выехала в Саратов, в доподлинные места, описанные в романе Гончарова и там, над Волгой, на ее крутых склонах снимают сцены «Обрыва», с точностью воспроизводя всю обстановку. А я тем временем сбегала по горке Нескучного сада на свидания с Волоховым, а Мозжухин язвительно бросал мне в окно на <пропущено> улице букет нетронутых благоухающих флердоранжей, с целью оскорбить меня после падения ночью, в овраге. И там же бабушка, взволнованная, без чепца, в порыве сочувствия и боли к страдающей своей любимой внучке делала ночное признание, исповедь, открывая тайну своей жизни, в которой также скрыт грех любви. Или я сидела в Нескучном, около пруда, с книгой замкнутая, задумавшись, ускользая от влюбленных наблюдений Райского ...
Картина была выпущена к сроку. По общему признанию, она расценивалась выше талдыкинской. Все участники ханжонковского «Обрыва» выглядели довольными своей маленькой победой. Пресса высказывалась благоприятно.

И тут я реально ощутила размах резонанса, какой может дать кино, по сравнению с театром. Письма получались от зрителей из разных городов, от совсем незнакомых. Рецензии вырезались из провинциальных газет. И однажды почтальон передал мне письмо, обрадовавшее и взволновавшее меня — оно было от сестры моей матери, о которой мы так давно ничего не знали, судьба забросила ее в какой-то глухой уголок Сибири и там, после того как мы надолго потеряли следы друг друга, она следит из темноты зала, в слезах, как она пишет, смотрит мою игру в гончаровской Вере.

Юренева В. Неужели действительно так было? / Публикация А.В. Баталиной // Киноведческие записки. 2004. № 66. С. 263-280.