Статье моей не до смеха, но начну все же выпиской из ильфо- петровского фельетона, где бригада киноделяг пыжится над замыслом сценария.
«Тут взял слово двенадцатилетний консультант-вундеркинд...
— Женщина с бородой может иметь место‚— возвестил он, — только надо избежать комикования, чтобы не вышло, как у Чарли Чаплина.
— Ты, мальчик, не бойся, — рассудительно заявил Голенищев-Кутузов 2-й.— как у Чаплина не выйдет. За это можно поручиться».
Странное дело, эта цитата в последнее время приходит на ум в очень разных случаях — то-то и странно, что в разных. Помню, еще недавно умный критик прогрессивно негодовал, что в нашем, дескать, кино опасно повеяло Голливудом, — поминались уж, разумеется, «Москва слезам не верит» и даже «Вокзал для двоих»; а я подумал: вот еще один жупел, еще одно как бы ругательное словцо, где смысла меньше, чем застарелого высокомерия, результаты которого наглядны не в одном кинематографе. Будто бы нам не нужно учиться... Чему? Да хотя бы и яркой зрелищности!
Но вот посмотрел фильм «Асса» и вспомнил смешную цитату с чувством, представьте себе, некоторой даже гордости. А что? Оказывается, и у нас вышло — конечно, не как у Чаплина, но уж точно не хуже, чем в Голливуде. Именно по части зрелищности — не только умелой, а изощренной, то, что лично мне она показалась скучноватой, значения, думаю, не имеет. Видать, рассчитана на иного, куда более молодого, «рокового» зрителя. И кстати сказать, то, что «Ассе» не дали (о чем оповещала пресса) обещанного бенефиса в кинотеатре «Ударник» —с размахом и шиком, с участием рок-ансамблей и распродажей сувениров, — действительно безобразие. Не только потому, что снова выявило бюрократов-перестраховщиков, но и потому, что это даже эстетически безграмотно. Не поставлена не поставлена точка на «i»; фильм не получил шумового оформления, рекламного обрамления, которых жаждал и которые заслужил.
О фильме Сергея Соловьева успели высказаться—хвалебно, даже если порою и с оговорками. К примеру: да, «Асса» уязвима, но... В «Ассе» есть несовершенства, однако... Думаю, это не совсем верно. В «Ассе» ‚сравнительно мало несовершенств и она, в общем, не уязвима. Она такая, какой захотела быть, вот и все. В ней изображен мир, где, допустим, юная женщина может быть любовницей чудовищном преступника, убийцы, сохраняя при этом нерушимую трепетную чистоту, ну, скажем, Татьяны Лариной. Любовь слепа? Очень может быть, но ведь все-таки не настолько, чтобы не разглядеть огромных, до очевидности неправедных денег, пугающе, я бы сказал, неправедных и огромных, на нее же, на любовь, отчасти и тратящихся. Одно из двух. Либо меня хотят уверить, будто вполне возможно мирно сосуществовать и даже влюбленно сожительствовать с броско воплощенным Злом и Преступностью, ничегошеньки не теряя от этого душевно, либо (что все же приятнее предположить) просто не слишком считаются с элементарной зрительской сообразительностью, допуская, что я, как и героиня, с самых первых минут не раскушу знакомо — американизированного гангстера с его неотразимым отрицательным шармом и эффектной широтой обладателя сверхбешеных денег. (Тут, в условиях нашего климата, как выразился бы Фазиль Искандер, исключительность этого супермена с российской фамилией Крымов словно бы оправдана тем, что он учился в инязе и печатался в «Юности»).
Стоп! Я сказал: «американизированный»? Пусть так, лишь бы не прочли: «американский». Уверены ли мы. что голливудские гангстеры, повергающие публику в сладкий ужас, хоть мало-мальски схожи с чикагскими мафиози и нью-йоркскими рэкетирами? Разумеется, нет, это лишь киностереотип, и если его повторение оказалось возможно и по-своему уместно в искусном мире «Ассы», так это, мне кажется, оттого, что сам этот мир не только искусен, но — искусственен. Он — не наше взаправдашнее вчера или сегодня, не пестрые наши будни, но, так сказать, условная Страна Инострания, как когда-то в сердцах пошутил Маршак.
В фильме, конечно, есть взаправдашность — горькая, жесткая, даже жестокая. Сцена в милиции, где кулаками подсаженного и подначенного уголовника юношу наказывают за неположенное мужскому полу ношение серьги. Или лица зрителей на спектакле театра лилипутов, жадное. потешное любопытство, с каким пялятся на маленьких людей, эксплуатирующих ради заработка свою телесную аномалию. И т. д. В такие минуты сердце сжимается — больно, однако, и благодарно. Но странное дело: эту жалость, момент сострадания, едва подарив, тут же отнимают. Когда лилипут Альберт, не умея противостоять воле гангстера-супермена, кончает с собой, тут бы только и сопереживать, но стыдно сказать, не сопереживается. ‹…›
По четкому замыслу режиссера-умельца жизнь в «Ассе» не жизнь, а игротека. Что здесь? Театр, да еще лилипутский, всем театрам театр, всем условностям условность. Тир, похожий на театр, и интерьеры, мало похожие на то, что нас окружает. Кадры чаплиновского фильма. Разумеется, рок-ансамбль — в изобилии. Сюжетная игра в обманный детектив. Покушения, убийства; и те по-игровому занятны, отчасти же и полукомичны; жертва простодушно принесет бандитам аккуратно упакованный в бумагу кирпич, каковым ее и огреют по голове, предварительно извинившись. Сама история России, да, и она вовлечена в ту же игру, вернее, в игры: книга Н. Эйдельмана «Грань веков», документально повествующая об убийстве императора Павла, не просто театрализована, но сделана как бы плодом воображения интеллигентного мерзавца, репетирующего свое злодейство...
И вот что меня удручает, вот что дает смелость рискнуть и напороться на упрек в непонимании тонкостей-сложностей режиссерского стиля. То, что фильм все—таки про нас с вами. Про наши будни. Ну, протекало бы его действие впрямь в какой-нибудь там Инострании, в условной стране и неопределенной эпохе, и ладно. Говорит же юный герой фильм: «я не живу жизнью. Жить жизнью — грустно. Я живу в мире моих заповедных снов», — но мы-то неужели тоже удовлетворимся беспамятством? И когда в фильме, в его осознанно ненастоящем мире, скажем, уличных аляповатый портрет Брежнева кажется лишь насмешливым кичем, а телекадры вручения Леониду Ильичу пресловутого почетного оружия — попутной забавность, как нам-то позабыть, что все это — символы вполне определенного, мучительно не изжитого еще наиреальнейшего периода нашей истории?
Боли — вот чего недостает мне в «Ассе» (где убивают из пистолета, режут насмерть ножом, бьют кирпичом по макушке, не считая заурядного мордобоя, и сами себя направляют в смертную пучину); боли, если уж это про нас, про то, что с нами происходило и происходит. Боли даже за тех, кому фильм, казалось бы, сочувствует из всей мочи, за молодых, принуждая и нас к сочувствию самыми сильными средствами...
‹…› Юного героя «Ассы», как в подполье, уходящего в заповедные сны, можно жалеть. Нельзя не жалеть—как жертву. Но от истинной ли любви к нему (к ним), от неравнодушия ли ему, именно ему, предоставлено право наиболее бескомпромиссно и твердо, вплоть до риска жизнью, до потери жизни, противостать мощно организованному, внушительно воплощенному Злу? Право чутко распознать мерзость, пошлость, фальшь? Где тут граница между верой и лестью, между прекрасной надеждой, чтоб было так — она и тогда прекрасна, когда ошибочна, —и волевым нежеланием считаться с неутешительной реальностью.
Рассадин С. Легко ли быть?... Полемические заметки о новом фильме «Асса» // Известия. 1988. 9 февраля.