«Потомок Чингис-хана» раздвигал границы темы двух предшествовавших фильмов Пудовкина поэтическим образом бури, промчавшейся над Азией. Картина давала еще один вариант типической судьбы человека из народа. В пути его к революции чувствовалось неизбежное, логическое движение истории. Связь между историческими событиями и отдельной судьбой человека здесь была еще более прочной, нежели в «Конце Санкт-Петербурга». Развитие образа Баира уже лишено той фрагментарности, которую ясно можно увидеть во второй половине «Конца Санкт-Петербурга». Многие сцены «Потомка Чингис-хана» и сегодня поражают человеческой глубиной, проникновенностью и мужественной трогательностью. Это и знаменитая сцена расстрела Баира, когда, нехотя выполняя чью-то чужую волю, английский солдат ведет за город, в скалы, на казнь монгольского парня, а потом возвращается глубоко взволнованный, подавленный. Это и сцена в фактории, потрясающая детской беспомощностью, бессильным гневом обманутого Баира, у которого за бесценок купили, фактически украли шкурку красавицы лисы. Это, наконец, эпизоды выздоравливающего, обласканного врагами «наследника» Чингис-хана. С замечательной тонкостью показывает Пудовкин, как в этом манекене, обряженном в узкий и неудобный фрак, в этом израненном, затравленном существе — бывшем пастухе Баире — таятся и живая душа, и обида, и гнев, открыто прорывающиеся в тот момент, когда чернобурая лиса на плечах изысканной светской дамы — та самая, его, Баира, лиса! — напоминает герою о поруганной родной юрте, о страждущей, стонущей монгольской степи.

Поэзия степей, серых скал, редких сосен, воссозданная оператором, тонкое режиссерское чувство самобытности материала, острейшая выразительность типажей, чистота монтажных переходов, то иронических, то патетических, то резко контрастных, все это было органически слито с движением темы фильма.

Гинзбург С.  В. Пудовкин // История советского кино: В 4 т. Т. 1 (1917–1931). М.: Искусство, 1969.