Переход шкурки бурой лисы от монгола через английского торговца к дочери английского полковника — это рассказ об одной из основных частей машины империализма, рассказ, доведенный до четкости экономической формулы из учебника политэкономии.
В том, что вокруг, казалось бы, незатейливой истории со шкуркой развертывается человеческая трагедия, что история человека оказалась подчиненной истории шкурки — в этом именно и есть подлинная правда об отношениях судьбы человека и экономики в век капитализма. Экономика диктует человеку его судьбу.
И если некоторые не могут понять роль шкурки и требуют дополнительных мотивировок, то им необходимо еще и еще смотреть картину, чтоб запомнить, если понять оказалось для них затруднительным.
Брик, давний противник анекдота, использовал анекдот для блестящей работы публицистической четкости, но и вместе с тем большой эмоциональной напряженности.
Решается ли на этом спор о «факте» или «анекдоте»?
Но факт, называемый «Чингис-ханом», — факт художественный, нужный и радующий.
Будем ждать бриковских опровержений этого факта в «Новом Лефе».
Сценарий потребовал от Пудовкина совершенно нового подхода, и тут открылась еще одна, совсем неизвестная нам до сего времени сторона Пудовкина — Пудовкин-публицист.
Если «Санкт-Петербург» «работался» на большой сдержанности и изобретательской дисциплине, то здесь художник, обязанный характером темы, работает непосредственно на потребителя, добиваясь максимальной понятности.
Отсюда упрощенность и кажущаяся небрежность в образах, сравнениях, метафорах, возмутившая некоторых гурманов.
Публицистичность темы вынуждает художника отказаться от изощренности. Отсюда и простонародный характер острот (фонтан, куски, когда одеваются: полковница старается быть потоньше, монгольский поп — потолще), свойственный массовому оратору. Люди, думающие, что есть точные правила делания художественных вещей и что формальные приемы имеют неизменную ценность, протестовали против этих приемов (метафор, острот) Пудовкина.
Они забыли, что и приемы искусства подчиненны диалектике, и таким образом то, что было бы слабым и не на месте в одном произведении, — может оказаться сильным и на месте в другом произведении другого стиля.
У Пудовкина они оказались на месте.
В силу этого же самого недостатка диалектического мышления у нас не сумели достаточно оценить изумительные куски монгольского празднества по случаю приезда английских гостей.
Введенный как будто в «чрезмерной дозе» этнографический материал становится у Пудовкина художественным приемом. Становится еще и потому, что здесь нет безразличного «фотографирования».
Со свойственным Пудовкину пронизывающим проникновением в суть вещей, он вводит нас в глубины вещей, в дебри обрядов, умея тут же попутно вскрыть наивно-трогательную механику дикарской пышности этих обрядов (например, тарелочники — музыканты).
Не напрасно так долго водит Пудовкин зрителя по этому празднику (необычайного ритмического блеска), погружая его (зрителя) в чисто этнографическую сферу.
Этот-то материал и дает возможность Пудовкину достигнуть той потрясающей силы, с какой у него развернуты все последующие сцены империалистического насилия, дикости, грабительства и предательства.
Сколько сарказма в эпизоде возведения мнимого потомка Чингис-хана на престол (лечение, одевание и т. д. — эпизоде, столь удачно перекликающемся с происходящим на наших глазах фарсом возведения империалистами на престол албанского принца Ахмед-Зогу.
Из-за недостатка места мы не можем задержаться на эпизодах расстрела, вихря, заключающего картину, и еще многих моментах, получивших уже свою оценку в печати.
Но, заканчивая рецензию, хотелось бы отметить совсем упущенный прессой момент.
Ясно выраженная публицистичность, обнаженность экономических пружин, двигающих сюжет, та, мы бы сказали, тактильность (осязательность) ощущения материала чрезвычайно приближает «Чингис-хана» к стилю американских романов (Синклер Льюис, Вудворт и др.), и с этой стороны картина представляет для нас огромный интерес, открывая ряд совершенно неведомых нам возможностей подхода к кино-материалу. ‹…›
Арсен. О «Потомке Чингис-хана» // Кино. 1928. 11 декабря.